Генри Мортон - Шотландия: Путешествия по Британии

«Энни Лори» едва ли когда-то издавалась или исполнялась в том виде, как ее сочинила леди Джон Скотт.

Чтобы оценить, как именно она меняла текст, чтобы улучшить оригинал, стоит почитать версию самого Уильяма:

Возлюбленную он описывал в терминах, пригодных для естественной истории:

Думаю, большинство согласятся, что леди Скотт, которая придала Энни Лори такие черты, как изогнутые дугой брови, лебединая шея, а глаза голубые и не «закатывающиеся», оставила последующим поколениям куда более приятный образ!

Что за странная песня! Что есть в ней, кроме мимолетного настроения? Ни в Энни Лори, ни в Уильяме Дугласе не было ничего примечательного. Их роман был совершенно банальным. Просто однажды вечером Уильям пребывал в сентиментальном настроении, а потому сел и сочинил песенку, обессмертившую его любовь к девушке, которая потом вышла замуж за другого!

Я вернулся в Дамфрис с тяжелым чувством, постаравшись проделать обратный путь как можно быстрее.

Оказавшись снова в Дамфрисе, я проехал к таверне «Глоуб», самому удачному памятнику в честь Бернса. Я бы предпочел испытать разочарование от встречи с местом рождения поэта в Аллоуэе, чем увидеть исчезновение «Глоуб». Бернс, верно, улыбнулся бы печально, взглянув на дом, где родился; но как бы он порадовался известию, что в «Глоуб» по-прежнему подают портер и эль, причем таким людям, с которыми он сам привык выпивать в этом скромном заведении. Вероятно, это одно из немногих мест в Шотландии, где Бернс сразу почувствовал себя дома, если бы вернулся из царства теней.

Трагичная судьба мертвых поэтов пасть жертвами комитетов и подвергаться в юбилеи — благословенно редкие — напасти долгих и пафосных речей, произносимых духовными лицами и профессорами, в то время как бакалейщики и промышленники стоят с унылыми лицами, зато в парадном облачении; или они становятся естественной добычей скучных и льстивых обществ, которые при жизни вызвали бы у самих поэтов тошноту! Очевидно, нет способа защитить поэта от его почитателей.

Однако таверна «Глоуб» в Дамфрисе каждый вечер заполняется обыкновенными работягами, дорожными и фабричными рабочими, которые пьют, пока влезает, и распевают песни Бернса, так как понимают их и любят. Почтительность — столь пугающий аспект деятельности всех литературных обществ, — к счастью, полностью отсутствует в «Глоуб». Они называют поэта «старина Робби» и помнят о нем все, что Бернсы стараются позабыть. Я бы назвал это реальностью, и было бы настоящим позором для поклонников Бернса и ученых сообществ по всему миру, изучающих его творчество, доведись таверне «Глоуб» исчезнуть.

Я протиснулся в маленькую комнату, где наливали пиво, наслаждаясь взлетающими вверх и падающими голосами жителей Дамфриса, грубоватыми возгласами, взрывами смеха, доносившимися из соседнего большого зала. Я заговорил с краснолицым, голубоглазым молодым человеком о Бернсе и о «Глоуб», прикидываясь полным невеждой и случайным путником. Это единственный способ вовлечь людей в разговор. Мой настрой чуть не был сбит, когда молодой человек посоветовал мне почитать мою собственную книгу о Шотландии. Я пообещал непременно это сделать. Хозяин заведения, в рубашке с закатанными рукавами, облокотился на прилавок бара и доверительно сообщил:

— Эй, он был тут, в этой самой комнате, но никому не признался, кто он такой.

Он сказал, что сразу узнал бы меня, если бы я только вернулся, и выразил надежду, что однажды ему еще доведется угостить меня выпивкой в благодарность за честное описание его заведения.

Я был так тронут его словами и всеобщим доброжелательным отношением собравшихся к моей книге — я ведь всегда думал, что едва ли можно услышать о себе за спиной нечто хорошее, — что поднял воротник повыше, чтобы скрыть лицо.

Какое же это счастливое и веселое место — таверна в Дамфрисе! Ее жизнерадостность сохраняется, словно памятник тому, кто привносил столько радости в жизнь. В определенном смысле, без Бернса «Глоуб» не имела бы ни такой вдохновенной атмосферы, ни традиции. Вечер за вечером жизнь кипит здесь ключом, оставаясь той, что была знакома ему самому, что существовала в его представлениях.

Я чувствовал себя дома. Теплота и дружелюбие Шотландии встретили меня у самого порога. Так что я пожелал всем доброй ночи и покинул «Глоуб», испытывая странное ощущение, что я — мой собственный призрак. Непривычное чувство, когда тебе рекомендуют тебя самого; и еще более дико думать, что если ты скажешь о себе что-нибудь дурное, посторонние люди станут защищать тебя перед тобой!

Когда часы пробили десять, я вернулся в спальню, в которой имелся умывальник с проточной водой. Все стены номера были обшиты дубовыми панелями, выкрашенными в белый цвет. Некоторое время я смотрел в окно, на широкую, мощеную Хай-стрит. Небольшая группа мужчин продолжала горячий спор даже после того, как их выгнали из пивной; они стояли возле экзотического фонтана, который устроен в память о странной дате, свидетельствующей о своеобразном чувстве юмора: открытие водопровода в Дамфрисе 21 октября 1851 года. Это колоссальное событие для шотландского городка. Каменное основание фонтана вздымается, как огромный свадебный пирог. Наверху сверкают позолотой три журавля, ниже видны четыре позолоченных дельфина, а еще ниже четыре фигуры щекастых африканских мальчиков держат маленьких аллигаторов. Достигнув столь фантастических стандартов жизни, жители Дамфриса посадили вокруг фонтана четыре кактуса. Трудно вообразить более нелепый мемориал полезным свойствам воды.

Последние красные автобусы отправились в сторону Локерби, освещая желтым светом, как прожектором, Инглиш-стрит. В конце Хай-стрит темнел обособленный от остальных зданий силуэт Мид-Стипл, и небольшой кругляшок циферблата на этой башне казался желтым, как лимон. Шаги прохожих становились тише и реже. Не было слышно никаких звуков, кроме голосов спорщиков у фонтана.

— Я не поверю в это, пока сам не увижу! — выкрикнул один из них.

Собеседники зашумели в ответ.

— Я не поверю в это, пока сам не увижу, — упрямо повторил он.