Будьте здоровы, Лев Яковлевич! Желаю Вам полнейших успехов в работе.
Искренно и глубокоуважающий Вас В. Арсеньев. Что надо — пишите, телеграфируйте.
28- X -1910 Хабаровск — Музей
Глубокоуважаемый Лев Яковлевич!
Пишу Вам из Хабаровска, куда я вернулся из поездки 4 октября. Вашу телеграмму я получил, и это мое письмо есть ответ именно на телеграмму. Пользуюсь случаем и посылаю Вам дубликат накладной и две этикетки. То и другое предназначается к этнографическим посылкам, отправленным мною из г. Владивостока транзитом. Посылки эти представляют из себя два места: 1) ящик и 2) завернутое в рогожу «священное» дерево «Тотем». В ящике гроб со всем внутренним содержанием. Гроб я не вскрывал, чтобы не делать шуму в Хабаровске. Таможенный осмотр будет сделан в Петербурге. Необходимо вмешательство со стороны Академии Наук. В этом духе я телеграфировал академику Радлову [227], зная, что Вас еще нет в Петербурге. Вероятно, придется Вам собрать комиссию из этнографов, врачей и в присутствии таможенных чиновников сделать вскрытие и составить акт. Впрочем, Вы это знаете лучше меня. Как это сделать, Вам виднее. Быть может, труп окажется мумизированным. Это бывает часто.
Если у орочей бывает какая-либо заразная болезнь, от которой люди умирают во множестве, они хоронят их очень скоро, непременно закапывая в землю. Если же человек умер от какой-либо обыкновенной болезни, которая не может быть повальной, то гроб укрепляется на поверхности, а сверху над ним ставится крыша (навес) из корья или теса. Посланный Вам гроб именно находился на поверхности. Кроме того, я собрал сведения от стариков и узнал, что Ингину (обитатель гроба) умер вполне естественной смертью, и потому труп его (или скелет) ничего опасного не представляет. Посланные этикетки есть только временные. По приезде в Петербург я сообщу Вам более подробные сведения [228]. Над гробом была крыша из теса и внизу под ним подставки. Так как они ничего оригинального не представляли, а вес имели колоссальный, то я и не взял их. Это стоило бы все очень дорого. Я дам указания и Вы прикажете их сделать в Петербурге. Одно очень важно — это положение покойника: он должен лежать в направлении от запада к востоку так, чтобы видеть восходящее солнце. Поломанный меч, лыжи и прочие вещи должны быть изломаны. Пусть Вас это не смущает.
Кроме этого, я достал для Вас изумительно интересную редкую вещь: берестяную коробку (женскую), украшенную некоторыми медвежьими изображениями. Последнее обстоятельство очень важно в том отношении, что оно имеет большое религиозно-родовое значение. Припомните ту легенду, которую я Вам рассказывал, о происхождении кекарей от медведя. Там говорится, что медведь подобрал девочку на дороге и жил с нею. Медведь, убитый ее братом, завещал женщине хранить его член и не есть мяса. Я давно искал эти изображения, но найти не мог вплоть до осени этого года.
Ваши вещи я роздал орочам и обязал их доставлять мне взамен их те или другие вещи.
Как жаль, что на бумаге многого не переговоришь. Взамен вещей, данных мне Вами, я получу весной: бубен, пояс шамана, вышитую рубашку и сэвохи.
Кланяюсь Ивану Ивановичу[229] и Иосифу Марковичу[230]. Крепко жму Вашу руку. Желаю Вам успехов в разработке многочисленных материалов.
Пока остаюсь с искренним уважением.
В. Арсеньев.
3Глубокоуважаемый Лев Яковлевич!
Давненько я собирался Вам писать, да все как-то не решался. Я сознаю, что Вы в праве на меня были обидеться. Я сознаю свою вину! Конечно, в бытность мою в Петербурге в 1910 г.[231] я должен был прежде всего посетить Вас и тем оказать Вам внимание и уважение. Я не сделал этого, но имел намерение это сделать и все откладывал со дня на день до тех пор, пока экстренно телеграммой меня Н. Л. Гондатти[232] не вызвал из Петербурга. В этом моя вина! — Приношу повинную. Я теперь сам сожалею, что уклонился от Вас и в бытность свою в Петербурге не поработал в Академии Наук под Вашим руководством. Очень и очень сожалею: ну, теперь нечего горевать по волосам, когда снята голова. Теперь думаю о том, как бы поправить свою ошибку и наверстать потерянное. Не думайте, Лев Яковлевич, что мысли мои и чувства, симпатии сколько-нибудь переменились к Вам. Также сердечно, искренне с глубоким уважением я отношусь к Вам (как к ученому и как к Льву Яковлевичу), как и раньше. Просто, Музей императора Александра III захватил меня в свой вихрь — вот и все! Б. Ф. Адлер[233] имеот с Вами счеты — это его и Ваше дело! — Но у меня с Вами никаких недоразумений не было и потому натянутых отношений между нами быть не должно. Я тогда же (в Петербурге) сказал себе: «Долг всякого порядочного человека не разжигать вражду между другими, а наоборот стараться погасить ее!» И потому Ваша ссора с Адлером и не могла повлиять на меня, не могла изменить моих к Вам отношений. То обстоятельство, что я не был у Вас в Петербурге все время меня мучает и не дает мне покоя. Я не прав и потому постараюсь загладить свою вину. Припомните мои слова в Географическом обществе во время лекции- я официально публично заявил, что я с удовольствием выслушал Ваше возражение (хотя оно было очень резкое) и с удовольствием готов вести с Вами дальнейшие разговоры и собеседования [234]. Это ли не есть доказательство справедливости того, что я говорю в этом теперь письме!?
Глубокоуважаемый Лев Яковлевич, бросим в сторону натянутые отношения, протянем друг другу руки и восстановим прежние хорошие отношения.
Посмотрите кругом! Как много есть в природе интересного, увлекательного!? Как много есть того, о чем мы можем обмениваться мыслями!? Моя покорная к Вам просьба: примите меня опять в число своих учеников- Вашим почитателем я был и раньше.
Надеюсь, Вы не заподозрите меня в лести. У меня нет задней мысли, я не думаю получить от Вас наследство, не хочу просить и протекции, я просто хочу восстановить прежние дружеские отношения и быть здесь в Приамурье для Вас полезным по мере сил и возможности. Правда, Вы верите искренности моих слов?
Теперь о деле. Помните, Лев Яковлевич, Вы дали мне бусы, шелк, гарус и т. д. с тем, чтобы я вещи эти променял бы у орочей на какие-нибудь коллекции. Я это сделал и приобрел семь вещей, три идола (севохи), зыбку с подвесками из костей рыси (тыбдяhи), пояс в виде змеи (ямпа), берестяную коробку, украшенную медвежьими… (редкая уника) и унты с орнаментами. Если позволите, я выставлю их в инородческом отделе на выставке и в начале осени вышлю их Вам в Академию Наук. Недавно я узнал, что в гробу Ингину в чулках и рукавицах покойника были зашиты золотые монеты на сумму 250–280 руб. Сказал мне это сын Ингину. Мне сообщили, что Вас в Петербурге нет, что Вы уехали в Германию. Я написал Радлову, сообщаю Вам об этом, но не ручаюсь за достоверность этого сообщения. Следующее письмо я посвящу подробному описанию того, что со мной происходило за это время.
