Александром к очередному массиву лиственниц. Под сапогами похрустывают льдинки. Вертикальные, земляные борта дороги искрятся щёткой вертикально стоящих столбиков льда.
– Смотри! – кивает на борт дороги Александр, – Кристаллики льда – как щётка горного хрусталя!
– Точно! – улыбаюсь я, – Я видел кристаллы горного хрусталя, когда учился в институте.
Вокруг нас – равнинная местность южной оконечности Кунашира: перелески, колки березняков, и всё затопившее, бесконечное море бамбука…
Перед нами, над бамбуком по краю дороги, порхает беленькая бабочка!
– Саша! Бабочка! – я изумлённо гляжу, то на неторопливый полёт бабочки, то на не спеша падающие с неба, снежинки, – Какая бабочка?! Снег идёт!.. Как совместить?!
– Ну и что? Летит – и летит! – отмахивается Александр, – Всё, тебе, надо! Ты пытаешься во всём разобраться! Зачем? Мозги, только, себе заворачивать.
Мы шагаем дальше…
И всё-равно, я смотрю на живую бабочку, продолжающую спокойно мельтешить беленькими крыльями, невдалеке от нашей дороги.
– Кругом же – мороз? Мороз! – задаюсь я, вопросом, шагая по колее, – Иней на земле, кристаллами, стоит?! Ещё, как, стоит! Значит, минусовая температура – точно, есть! Как же, эта бабочка, может порхать?! При минусе! Не понимаю!..
– Саша! – одёргивает меня, Труберг.
– Но, ведь, она же порхает?! – не унимаюсь я, – Порхает!.. Сейчас – вся жидкость, в природе, замёрзла? Замёрзла! А, бабочка – порхает? Порхает… Значит, у неё в животе жидкость не замёрзла! Почему? Значит, в ней течёт кровь – концентрированная! Замёрзла чистая вода, а её кровь – нет!
– Всё, Саша! – взвывает Труберг, – Хватит! Ты мне мозг взорвал!
Я замолкаю и возвращаюсь к своим, ботаническим мыслям…
Южно-Курильск. Через десять дней, все массивы лиственницы, нами обработаны! Я сажусь за подсчитывание итоговых цифр…
Интересные выводы, получаются! Например, теперь нам известно, что на Кунашире произрастает три тысячи двести две лиственницы. И что, общий запас древесины этой породы, на нашем острове, составляет девятьсот двадцать девять кубометров. Восемьдесят шесть процентов стволов деревьев – это лиственница Гмелина. А, на лиственницу японскую приходится лишь четырнадцать процентов стволов!
– Но! Деревья лиственницы японской, своими размерами, значительно крупнее лиственницы Гмелина! – прикидываю я, – Поэтому, на её долю приходится сорок процентов общего запаса древесины лиственницы!
Вот, что такое инвентаризация! Это – точный подсчёт всего и всех…
Сегодня – двенадцатое декабря! В паре с Сергеем Казанцевым, мы забрасываемся вертолетом на Саратовский кордон. Вертолет Ми-8, сделав положенный круг над местом посадки, осторожно заходит на бамбуковое поле Саратовского устья, прижимаясь к краю, ближе к опушке кордона…
Земля! Вертолёт стоит в низком бамбуке, вхолостую молотит, хлопает лопастями… Мы, с Сергеем, торопливо выбрасываем из его двери, прямо в бамбук, свои рюкзаки, картонные ящики с булками хлеба и прочими продуктами…
Отбегаем прочь! Вертолёт набирает обороты и сразу же отрывается от земли. Всё! Вертолёт ушёл. За несколько ходок, мы перетаскиваем наши пожитки в кордон…
– Фу! Всё!
– Теперь можно оглядеться вокруг!
Мы выходим на высокое крыльцо:
Сегодня стоит солнечный, безветренный день. Вокруг – стеклянный воздух поздней осени! Такой воздух бывает только осенью.
– Клё-клё-клё-клё! Клё-клё-клё! – со стороны речной долины Саратовской несётся громкий, гортанный клёкот орланов.
Я внимательно прислушиваюсь. Необычный для наших ушей, звук!
– Клё-клё-клё! Клё-клё-клё-клё!
Но, у нас сегодня – транспортный день. Нам, до вечера хватит срочных проблем по расконсервации кордона – осмотр имеющегося снаряжения и продуктов, вода, дрова, печка…
Ночь стоит тихая, звёздная и значит, морозная…
Саратовский кордон. Утро. Поднявшись со своей койки, я, первым делом, подхожу к оконцу – глянуть температуру воздуха. Столбик термометра, за оконным стеклом, замер на отметке минус пять градусов. Я выхожу на крыльцо – понять, какая погода стоит за стенами нашего жилища.
– Клё-клё-клё-клё-клё! Клё-клё-клё!
Со стороны речной поймы, сюда, на лесную поляну кордона, доносятся гортанные крики орланов из речной поймы! Мы торопливо растапливаем печку и разогреваем вечернюю кашу и чай. Скоро девять часов утра – сеанс связи между кордонами и нашей конторой. Связь прошла нормально, без неожиданностей. Мы одеваемся потеплее, готовим свои фотоаппараты и вываливаемся наружу.
С поляны кордона, мы торопливо выходим, напрямую в пойму. Зима! Почва, пожухлые лопухи, ветки деревьев – здесь всё, словно густым инеем, слегка припорошено снежком. Над головой – совершенно безоблачное, тёмно-синее небо. Вокруг – удивительная прозрачность и чистота воздуха!
– Чвиик! Чвиик! Чвиик! – в кронах мощных ив оголенной поймы, звонко чвикают поползни.
– Цик! Цик! – отовсюду несётся цыканье синичек.
– Клё-клё-клё-клё-клё! Клё-клё-клё!
Я поднимаю на лоб свои круглые очки и приставляю к глазам бинокль. Ярко раскрашенные, белоплечие орланы сидят по далёким деревьям и справа, и слева от нас.
– Ах! – восхищаюсь я, – Как красивы! На попугаев похожи! Жёлтые клювы, жёлтые лапы! Белые плечи, чёрные туловища!.. Как красивы!
И передаю бинокль Казанцеву.
– Ага! – соглашается тот, – А, клювы какие! Как у туканов, из мультиков! Целые шнобили!
Орланы поразительно осторожны! Мощно взмахивая крыльями, словно воздушные лайнеры, птицы тяжело расходятся в разные стороны, при первом же нашем появлении. Буквально, на пределе видимости!..
Особенно красивы матёрые птицы – у них контрастное, чёрно-белое оперение: чёрное туловище, с чисто-белой головой, хвостом и верхней частью огромных крыльев. Массивный, загнутый вниз, ярко-оранжевый клюв и такие же оранжевые лапы, действительно обеспечивают им некоторое сходство с попугаями.
– Клё-клё-клё-клё-клё! Клё-клё-клё-клё!
– Один, два, три… – считаю я птиц, рассевшихся в зоне видимости, – Двадцать пять белоплечих и три белохвоста!
Орланы клекочут на деревьях, перелетают с места на место, взлетают с берегов речки. Ясное дело, сейчас для них, главное – кормёжка. А, это значит, что все вокруг – конкуренты и соперники…
– Клё-клё-клё-клё-клё! Клё-клё-клё!
Только один, молодой орлан-белохвост, сидя неподвижным изваянием на суку ивы посреди поймы, позволяет нам подойти относительно близко и сфотографировать себя. Несколько раз я нажимаю кнопку спуска своего фотоаппарата. Это меня радует и огорчает одновременно.
– Молодой! Глупый ещё! – корю я птицу, – Жизнь тебя, дурака, ещё не научила!
В прошлом году, зимой, работники нашего заповедника нашли на побережье труп орлана. У этого короля воздуха были огнестрельные раны. И отрублены голова и лапы, на сувениры. Так что, люди бывают разные – и хорошие и плохие…
На песчаной косе устья Саратовской – всё бело от множества чаек! Сейчас, под зиму, у нас остаются только одни большие клуши, тихоокеанские чайки. Но, зато, их – столько! Тьма!
– Кий-яяя!
Я задираю к небу голову – сокол, красиво гарцуя в синей воздушной бездне, нарезает круг за кругом…
– О! Канюк!
– Ага! – улыбается Казанцев.
Побродив по пойме Саратовской, мы решаем посмотреть, что делается на Тятиной. Туда, дорога известная – по низкой морской террасе побережья, около пяти километров на восток. Мы шагаем по колее нашей заброшенной дороги…
Километра через два, из-за поворота показывается очередной мыс и напротив него – огромный, плоский валун, в первой волне морского прибоя. Он ещё далеко, на пределе видимости.
– Стой, Серёж, – останавливаю
