— А зачем, собственно, нужно навязывать обывателю уровень культурных потребностей, присущий интеллигенту? А если ему действительно больше нравится читать про бейсбол, чем про политику; если он действительно предпочитает порнографию с 42-й улицы романам Достоевского? Ведь свобода выбора в конце концов за ним, — убеждал меня молодой экономист.
Я спросил журналиста из «Вашингтон пост» — давнего коллегу по работе на Дальнем Востоке, какие перемены в жизни американского общества бросились ему в глаза после многолетнего отсутствия. По его словам, он почувствовал себя вернувшимся не только в какую-то другую страну, но словно бы в какую-то другую эпоху. Шутка ли, если люди вокруг все чаще задаются вопросом: а прогрессивен ли прогресс, а нужен ли он?
Действительно, диалектика американского образа жизни подталкивает к выводу о том, что научные открытия порождают больше проблем, чем решают, что, открывая перед людьми какие-то новые возможности, они в то же время что-то у них отнимают.
Телевизор стал окном в окружающий мир, но сократил общение внутри семьи. Автомобиль делает человека мобильным, но одновременно рубит корни привычек, привязанностей, всего того, что связывало человека с каким-то определенным окружением. Чем доступнее дальние точки работы, отдыха, тем дальше стало до соседа, который живет тут же, по другую сторону забора, тем слабее становятся общинные связи. И именно там, где люди живут тесно, наиболее явственно дает о себе знать отчужденность каждого из них.
— Мы, американцы, хорошо знаем цену вещам, цену деньгам, цену времени. Но наши представления о моральных ценностях весьма однобоки, — говорила мне молодая учительница, оказавшаяся соседкой в рейсовом междугороднем автобусе. — В американском подходе к воспитанию детей есть немало положительного. Внушается, что главный недостаток — праздность, главное достоинство — трудолюбие и предприимчивость. Американца с малолетства приучают к самостоятельности, к ответственности за свои поступки, к верности слову. Но этого ведь мало: общечеловеческие идеалы слишком заслонены этикой деловых отношений. Против нее, против чрезмерной практичности, расчетливости, а в конечном счете — против слепого стяжательства и восстает сейчас молодежь…
Остроту этой проблемы чувствуешь с первых же дней пребывания в США. Горькие сетования на отчужденность молодежи, на растущую пропасть между поколениями слышатся под любой крышей. Почти в каждой семье, которую мне довелось посетить, разговор о детях задевал больное место, потому что речь тем самым заходила о беглецах из отчего дома.
Хозяева небольшого отеля в Сан-Франциско радушно пригласили меня на воскресенье в свой уютный дом над заливом. В комнате, где меня оставили ночевать, на столике лежали священная индийская книга «Бхагавад-гита», словарь буддийской философии дзэн. Да, пояснили родители, этим увлекался сын, здесь была его спальня. Он с детства любил поэзию, много читал. Мать мечтала, что он пойдет в университет, посвятит себя литературе или изобразительному искусству. Отец же видел в сыне наследника, считал, что лучшее образование для делового человека — участие в деле, ставил его в летние каникулы помощником управляющего. Сын решил родительский спор по-своему: уехал куда-то в сельскую глушь и вот уже несколько лет работает простым ковбоем на ранчо.
— Мы уважаем нашего парня, хотя и не можем его понять, — с горечью говорил хозяин. — Если бы это были лишь причуды молодости, если бы он был шалопаем, клянчил деньги на юношеские забавы — все было бы проще. Но он не берет ни цента с тех пор, как окончил школу. Твердит, что ему ничего не нужно, что ему легче дышится в степи. Удивляется, ради чего мы с матерью отдаем отелю все время и силы. Прежде у американца был стимул: добиться успеха в жизни. А сейчас под вопросом стоит само понятие — успех…
Последний взгляд на Нью-Йорк с моста Трайборо. Уступчатый контур небоскребов, сдвоенный отражением в реке, словно чертит кардиограмму огромного сердца Америки. Кому дано прочесть ее зубцы и изломы?
В Мексику я попал необычным путем. Практически все мои соотечественники летят туда рейсом «Аэрофлота» от Москвы до Мехико. Но поскольку целью командировки была конференция в Канкуне, это дало мне повод лететь не в столицу, а на полуостров Юкатан, где сосредоточены исторические памятники древнего народа майя. Итак, я долетел самолетом «Аэрофлота» до Гаваны. А оттуда, уже на кубинском самолете, добрался до мексиканского города Мерида. Основанная конкистадорами в 1542 году, она была первым городом, который испанцы возвели на мексиканской земле.
Мерида строго распланирована. Ее улицы пересекаются только под прямыми углами. Испанцы попросту выжгли участок сельвы и разграфили его горизонталями и вертикалями. В городе возведен один из самых старых на Американском континенте католических соборов. Тяжеловесное здание колониального барокко напоминает крепость. Попав внутрь, несколько разочаровываешься: вместо архитектуры XVI века видишь типичный неоклассицизм, результат более поздних перестроек. Для меня главной достопримечательностью Мериды были, пожалуй, не здания сами по себе, а кованые чугунные решетки. Старинные особняки обычно имеют здесь один этаж. Причем кроме деревянной двери фасад украшают прорезанные до пола оконные проемы. Однако выйти через такое окно на улицу нельзя. На нем крепится выступающая наружу кованая решетка. Фантазия создателей таких металлических узоров поистине неисчерпаема. Проходишь улицу за улицей и ни разу не видишь двух повторяющихся. По вечерам на этих огражденных от улицы балкончиках, словно тропические птицы в клетках, сидят разряженные сеньориты. Чугунное кружево на фоне белых оштукатуренных стен — это, несомненно, испанская черта, перенесенная сюда конкистадорами.
Древние городища народа майя расположены примерно в двух часах езды от Мериды. Дорога прорезает зеленый ковер сельвы. Деревья невысоки. Они как бы стелются над землей. Но их ветви переплетены настолько густо, что пробраться сквозь эти заросли без мачете невозможно. Впрочем, сравнивать сельву с пушистым зеленым ковром не совсем точно. Сельва холмиста. И лишь когда дорога поднимается на перевал, можно окинуть взором эту неровную поверхность, похожую скорее на шкуру гигантского зверя. Временами дорога пересекает поселки местных жителей. Эти пуэбло доныне выглядят как во времена конкисты, если не считать вывески «Кока-кола» над камышовым навесом. Домашний уклад народа майя сохранился почти в неизменности.
