Гавриил Давыдов - Двукратное путешествие в Америку морских офицеров Хвостова и Давыдова, писанное сим последним

Приготовив таким образом самые нужные только вещи к путешествию, долженствующему быть столь продолжительным, в 11-ть часов ночи выехали мы из Петербурга, в провожании всех своих приятелей. За рогаткою простились с ними; сели на перекладную телегу, ударили по лошадям и поскакали….в Америку. Я не могу точно описать тогдашнего беспорядка мыслей моих. Покуда суетливость и сборы в дорогу занимали меня, по тех пор приятная о путешествии мысль казалось ни чем другим не была разрушаема но когда остались мы двое в кибитке, когда наступившее молчание не препятствовало предаваться различным мыслям, и стремление колес напоминало нам, что и путь сей уже начался; тогда сердце мое стеснилось, радости исчезли, и в душе моей происходили сильные волнения. С одной стороны меня огорчало, что я прощаюсь с друзьями своими, прощаюсь на весьма долгое может быть время, иду туда, где лишен буду всех удовольствий и удобств жизни, иду не сказавшись родным, кои конечно огорчены будут сим моим предприятием — тысяча других сим подобных мыслей расстраивали мою голову и удручали сердце мое печалью. С другой стороны воображение совершить столь далекий путь, увидеть много не обыкновенных вещей, побывать в местах, в которых редкому быть случится; приобрести новые познания и может быть сделать себе в мореплавателях некоторое имя все сие возбуждало во мне любопытство и льстило моему честолюбию. Я уже наперед представлял себе то чрезвычайное удовольствие, когда по окончании столь трудного путешествия возвращусь назад, увижу Апрель. опять родных своих, друзей, и буду рассказывать им случившиеся со мною приключения, как проводи я время, и как странствовал по безвестным морям и остовам, обитая с дикими людьми и зверями. Пройденные труды вспоминаются с приятностью. Я был уверен, что после всех претерпений, удовольствия сделаются живее, что все будет играть в глазах моих, словом сказал: я думал, что после сего путешествия потекут для меня дни златого века, и печали ни когда не помрачал уже моего счастья. Сии мечтания по переменно наполняли мою голову, так что я иногда смеялся, иногда плакал, и в таком состоянии духа до ехал до Ижоры.

Читателю может быть покажется странным таковое вступление к путешествию, но я надеюсь получить извинение, когда скажу, что мне было 18 лет, что я начинал только жить в свет, и что круг знакомства моего был весьма тесный. Любовь к родным и привязанность к друзьям, составляли единственное блаженство души моей. И так разлучаясь с ними казалось мне, что я разлучаюсь с целым светом, ибо что для нас миллионы не знакомых? Сильное душевное возмущение не скоро успокаивается. Время укрощает его постепенно.

Из Тосны поехал я в том же расположении, то есть с глубоким молчанием, бродящими мыслями и тайными в груди воздыханиями. Товарищ мой был в таком же состоянии Голова его так наполнена была Америкою, что он однажды вдруг вскочил и спросил у меня: что это за чудная птица? Погоди, сказал я, мы еще не в Америке. Пролетевшая мимо нас птица есть не иное что, как простая Русская ворона. Сей случай подал нам повод в первый раз рассмеяться, и прервал на некоторое время наше молчание. В Тосне поломалась кибитка в которой лежали инструменты и разные вещи: покуда ее чинили, я хотел нечто написать к моим приятелям; но вчерашние мои чувствования возобновились и я снова стал печален.

Так как до Москвы, должны мы были ехать на перекладных телегах, набитых доверху, то трое суток, проведенные в дороге до Твери, весьма худо спали, и для того принуждены были остановиться на несколько часов в сем городе.

24-го вечером приехали в Москву, где купили кибитки и пробыли четверо суток. Мы расстались здесь с товарищем моим, условясь съехаться в Казани. Он отправился прямо, a я поехал в деревню проститься с родными, для чего должно было сделать около пятисот пятидесяти верст лишних, противу прямой дороги на Казань. Родители мои чрезвычайно удивились нечаянному моему приезду и можно посудить, что они не обрадовались услышав о предпринятом много путешествию. Однако нечего было делать, как благословит меня со слезами.

Отсюда ехал я уже весьма скоро, не помышляя ни где останавливаться, и как будто рушил последнюю связь мою с сим миром.

12-го Мая приехал я в Казань, где уже товарищ мой меня дожидался. Казанская и Пермская губерния весьма изобилуют лесами. В некоторых местах много оных выгорело, и в самый проезд мой видел я в одном месте весь лес совершенно занявшийся и горящий, a в других погасший уже и только дымящийся. Сии пожары делаются от раскладывания проезжими и поселянами нужных им для варения себе пищи огней, которые при отъезде с места надлежало бы всегда потушить. Но как сие погашение огня сопряжено с некоторыми затруднениями там, где близко нет воды, a притом и великое количество лисов удаляет всегда мысль о надобности сохранять оные; того ради, не взирая на запрещение со стороны начальства, таковые часто оставляемые без потушения огни нередко причиняют великое истребление лесам. Мне кажется лучшее средство для отвращения столь вредных неосторожностей было бы поучить разумным священникам в сказываемых ими проповедях толковать прихожанам своим о таком зле, которое они потому только делают, что не умеют представить себе всей важности и вредоносных следствия оного, как для собственных своих, так и для государственных польз.

Первый город за Казанью Оханск, стоящий на реке Каме, через которую переправились мы на пароме. В сем городе нет каменного строения, исключая одного не большего казенного места; однако же он выстроен правильно и чистота в нем приметнее, нежели во многих других уездных городах.

18-го поутру приехали в город Пермь. Оный выстроен весьма правильно и хорошо, везде видна чистота, каменных строении в нем мало, но некоторые начинают строиться и в том числе гостиный двор Многие из здешних Дворян весьма богаты, ибо имеют железные заводы, почему можно надеяться, что со временем город сей сделается несравненно лучшим.

Первый город за Пермью, называемый Кунгур, лежит при двух довольно больших реках Силле и Прене.

В нем есть несколько каменных строений и Церквей. Высочайшие горы Уральского хребта, находятся между Ачинскою и Кленовскою станциями; они однако же далеко уступают, высоте гор станового хребта.

21-го вечером проехали город Екатеринбург, славный своими заводами, ломкою в окрестностях мрамора и изобилием разных родов цветных каменьев. В нем много каменных строений и три или четыре такие же церкви, прекрасного зодчества. Мрамор отправляемый из Екатеринбурга, возят лошадьми до пристани на реке Чюссовой, отколе уже отправляют водою.