Сон как метлой вымело.
— Конечно, конечно, — проворковал я, — слышал краешком уха. Так как же это случилось?
— Ну вот ещё, — Алла поскучнела. — Выбралась — и слава богу.
Историки дипломатии не устают петь дифирамбы Талейрану, который на Венском конгрессе проявил чудеса изворотливости, защищая интересы разгромленной Франции. Даже бальзаковский Вотрен, понимавший толк в людях, восторженно отозвался об этом угре в дипломатическом фраке, сделавшем невозможное. Но я полагаю, что тоже заслуживаю хотя бы скромной овации, потому что усилия, которые я приложил, чтобы выжать из потерявшей дар речи Аллы её одиссею, заслуживают этого знака внимания. Я мобилизовал всё своё красноречие, неизрасходованные запасы лести, изысканные комплименты, взывал к лучшим чувствам, и Алла, поначалу ошеломлённая внезапной переменой наших ролей, понемногу пришла в себя.
Московские, киевские и саратовские экспедиторы! Вы, бродяги торговли, пилигримы оптовых складов, рекламные миссионеры, развозящие товары в своих «пикапах» и по ночам мирно спящие в домашних и гостиничных постелях! Послушайте рассказ о том, как работают ваши коллеги на Чукотке, и гордитесь тем, что даже в вашей прозаической профессии таятся возможности сказочных приключений, достойных пера Джека Лондона.
Как вам объяснить, что значит для Севера самолёт? Сказать, что он надёжен, выгоден, удобен, — это не сказать ничего. Сегодня, когда Чукотка становится промышленной, когда её население каждые несколько лет удваивается и неизмеримо растёт потребность в товарах, а горы, пурга и тундра остаются такими же, какими были до нашей эры, самолёт не просто самое быстрое, а единственное современное средство передвижения. И на Чукотке к нему относятся, как к трамваю: так же лезут в него без очереди и ругаются, когда он опаздывает. Только масштабы, другие. Уж если самолёт опаздывает, то не на десять-двадцать минут, а на неделю, на месяц, потому что погода на Чукотке — это обычно непогода. Но всё равно далеко не каждый рискнёт в полярную зиму сменить самолёт на любой другой вид транспорта: утверждение что «самолёты хорошо, а олени лучше», вызывает шумное одобрение лишь в зрительном зале.
В ноябре 1962 года Алла Крайнева привезла в Ванкарем на самолёте груз всякой всячины. Очередной рейсовый самолёт задерживался, аэропорт назначения был закрыт, и Алла решила отправиться домой на попутных собаках. Экзотика, свежий воздух и никакой толкотни за билетами — сплошное удовольствие в хорошую погоду. Двести километров тундры были для видавших виды полярных псов расстоянием столь же пустяковым, как для их изнеженных цивилизацией собратьев на материке две-три автобусные остановки. Путешественников было четверо: Алла, ванкаремская колхозница Валя и хозяева упряжек Каргырольтен и Опочэн. В непробиваемых чукотских шубах ехать было тепло и уютно. За сутки собаки отмахали большую часть пути.
И это всё, что Алла рассказала о первом дне путешествия. Хотя экзотическая, но все же не больше чем увеселительная прогулка.
Оставалось шестьдесят километров. На них ушло девятнадцать дней.
Сначала пали собаки. То ли корм оказался слишком грубым для их лужёных желудков, способных переварить сыромятные ремни, то ли по другим причинам — выяснять было некогда, потому что началась пурга. Пустынная тундра — и четыре человека, на которых обрушились мороз, полярная ночь, расстояние и пурга. Герои некоторых романов, очутившись в таком положении, упрямо идут вперёд, что даёт возможность автору написать десяток взволнованных, но совершенно неправдоподобных страниц. Но в реальной жизни победить пургу в открытой тундре, если единственный вид транспорта — собственные ноги, можно лишь одним способом: ждать. Путешественники перевернули нарты, закрылись оленьими шкурами, и над ними быстро вырос спасительный сугроб, самая надёжная защита от обжигающего ветра. Так и жили шесть дней — о подробностях Алле не хотелось вспоминать, но если у вас живое воображение, можете нарисовать себе картину, как протекали шесть суток в снежном сугробе без парового отопления, телевизора и кровати с пуховой периной. Алла лишь сказала, что в менее комфортабельной гостинице она ещё не останавливалась.
Затем полдня выбирались из сугроба. Уходя, пурга хлопнула дверью: словно догадавшись, что перехитрившие её люди беспечно не взяли с собой компаса, она замела дорогу и оставила после себя сплошной туман. Быть может, тысячи лет назад далёкие предки Каргырольтена и Опочэна, собирая по крохам опыт поколений, открыли этот способ ориентировки в тундре: нужно найти под слоем снега мох. Если растёт густо — значит юг; если редеет — север. Так и ползали по снегу мужчины, раскапывая мох и дорогу, а за ними шли женщины. Где-то километрах в десяти находилась охотничья избушка, и её нужно было найти. Трое суток, сбиваясь и возвращаясь обратно, четверо нащупывали правильную дорогу. Много раз Алла и Валя падали и мгновенно засыпали, подкошенные самым коварным на свете снотворным — смертельной усталостью на сорокаградусном морозе. Но заснуть — значит больше не проснуться, и чукчи силой поднимали женщин, кричали на них, заставляли идти вперёд, и это был тот случай, когда грубое и бестактное отношение к женщине становилось единственно рыцарским и воистину благородным.
— Говорят, перед самым спасением силы прибывают, — продолжала Алла, — а я, увидев избушку, упала. Я знала, что больше не сумею ни ступить, ни проползти даже метра. Дальше ничего не помню. Наверное, меня понесли на руках, а когда пришла в себя, оказалось, что проспала больше суток. До чего хорошо было увидеть над головой крышу. Так бы, кажется, навсегда здесь и осталась, в этой жарко натопленной комнате, завешанной шкурами. Думаете, для красного словца говорю? Да по сравнению с сугробом, из которого мы еле выбрались, эта избушка для нас была вроде курорта знаменитого в Чехословакии, где больных лечат пожарники.
— Пожарники? В Карловых Варах? — изумился я.
— Ну да. Там одна моя знакомая лечила печень. Она сама видела, как толстых больных швыряют то в горячую, то в холодную воду, а жир сгоняют брандспойтами!
Я терпеливо подождал, пока у Аллы не закончился приступ смеха — настолько нелепым ей казалось поливать людей из брандспойтов, и осторожно возвратил её в охотничью избушку.
Несколько суток путешественники блаженствовали под гостеприимным кровом охотника Пипика, набираясь сил перед последним броском. Казалось, самое страшное уже позади, дважды такое повториться не может. Сидеть на месте и ждать случайной оказии было тягостно и бесперспективно. Хорошо отдохнувшее тело не помнило усталости, а жизнь на Севере, в самой сущности которой заложены элементы риска, не позволяет прислушиваться только к здравому смыслу. К тому же подгоняла мысль, что их давно ищут, наверное, считают погибшими.
