— Дубан, посади этих людей на коней. Когда мы прибудем в Малагу, отправишься вместе с ним к Хишаму. Я получу от него доклад об этом деле.
Для финнведенцев верховая езда была делом трудным, но я с рождения привык к отцовским коням, и, пока северяне с трудом старались удержаться в седле, я внимательно слушал.
Этот, с ястребиным лицом был военачальником высокого ранга; звали его Ибн Харам. Я почувствовал, что у меня ещё не раз найдутся причины вспомнить это имя, и он мне был вовсе не по вкусу.
Мы ехали медленно, мне хватало времени смотреть вперед и по сторонам, и я был поражен. Я никогда не видел больших городов — и вообще поселений крупнее деревень своего родного побережья; и они не отличались красотой, а были всего лишь скопищами лачуг, придавленных к земле домишек да узких улиц, часто заваленных отбросами.
Мы проехали под величественной аркой ворот Малаги и углубились в извилистые узкие улицы. Над нами высились стены домов с узорчатыми алебастровыми решетками на высоких окнах. Часто ловил я за ними признаки движения. Может, это были те самые мавританские красавицы, о которых мне столько довелось слышать.
Потом мы проехали через базар, где в лавках продавали всевозможные чужеземные товары. Исфаганские ковры, жемчуга из Басры, крытые лаком кожи из Кордовы, льняные ткани из Саламанки, шелка из Гранады, сукна из Сеговии, клинки и доспехи из Севильи или Толедо. Наверняка не может быть в мире иного города, столь населенного и столь полного благами всего мира! Я сказал что-то в этом духе вслух, и Дубан расхохотался:
— Дурачок! Вот увидишь Кордову! Увидеть Кордову — и можно умирать! Одна из её улиц имеет в длину десять миль и вся освещена — из конца в конец! Там ночью светлее, чем здесь днем! Там тысячи фонтанов и десятки великолепных зданий! Говорят, в Кордове шестьдесят тысяч лавок! Но прежде чем рассуждать о городах, надо посмотреть Багдад! Увидеть Дамаск и Александрию! А кое-кто говорит, что дальше к востоку есть города ещё больше. А этот?.. — он пожал плечами. — Не так уж плох, по-моему.
Дубан показал на узкую улицу, которая вела направо, и поехал впереди. Финнведенцы следовали за нами, раздраженно бормоча что-то насчет сбитых задниц и растертых ляжек, — братья не привыкли к верховой езде.
— Кто этот старик, которого вы сопровождаете? — спросил я Дубана.
— Абу Абдаллах, друг халифа.
Мы остановились у тяжелых дубовых ворот, окованных железными полосами и подвешенных на железных петлях. По обе стороны от них были проделаны узкие прорези — бойницы, которыми могли воспользоваться защитники дома.
По слову Дубана ворота отворились, и мы въехали во двор. Сразу же осталась позади знойная улица. Наш маленьких отряд проехал несколько шагов вдоль колоннады, окружавшей патио. Здесь росли пальмы, а через садовую ограду перевешивались виноградные лозы. Воздух был чудесно прохладным и приятным. Все спешились, и раб увел наших коней.
Дубан повернулся к финнведенцам:
— Останьтесь здесь, — сказал он.
Однако те начали ворчать, и я сказал, что возьму с собой Эрика.
Дубан взглянул на вонючего пирата, пожал плечами и пошел первым вдоль тенистого прохода. Нас встретил раб-нубиец и проводил в прохладную комнату, богато убранную коврами.
У дальней стенки сидел полнотелый, круглолицый бородатый араб, ни молодой, ни старый. Он взглянул мне в лицо проницательными, очень черными глазами, и меня охватило предчувствие, что человек этот сыграет важную роль в моей жизни, и не только в сиюминутном деле.
Хозяин перевел взгляд с меня на финнведенца, а потом поднялся на ноги одним быстрым, плавным движением. Видно, под жиром у него имелись мускулы.
— Добро пожаловать! Дубан, слишком редко ты посещаешь мой жалкий дом! — Он поклонился. — Да не уменьшится никогда твоя тень!
Эрик стоял, раскаляясь от злости, ему все это было совсем не по нраву, потому что безо всяких усилий с моей стороны ситуация вышла из-под контроля финнведенцев, и я, несомненно, намеревался сохранить такое положение.
Понятно, что они смотрят на меня с подозрением, — и правильно делают, ибо я собираюсь взять верх над этой шайкой воров — и не только ради себя, но и ради той отважной деревенской женщины, которая у меня на глазах прыгнула за борт и поплыла к берегам Испании…
— Этот человек говорит, что имеет известие для Хишама ибн Башара, — сказал Дубан и добавил, как мне показалось, предостерегая: — Я сопровождал Абу Абдаллаха, когда мы наткнулись на него у дороги. С нами был Ибн Харам.
— А-а…
Никогда я не слышал, чтобы одним коротким словом было высказано так много.
Я сделал шаг вперед. Кольцо Редуана оставалось у меня на пальце, но повернутое внутрь камнем с печатью, и вот теперь, как бы совершая приветственный жест, я раскрыл перед Хишамом ладонь. Движение было совершенно естественным, сомневаюсь, чтобы даже Дубан уловил в нем особое значение. Однако, как только взгляд Хишама упал на кольцо, он увидел все что нужно.
— Говори, — сказал он, — все, что касается меня, касается и моего друга.
— Речь идет о выкупе, о десяти тысячах динаров… Речь идет также о дочери Ибн Шараза.
Дубан опустил руку на скимитар и передвинулся так, чтобы стоять против меня и финнведенца.
— Мне нужно соблюдать осторожность, — продолжал я по-арабски, — ибо сам я тоже пленник. Этот человек и те, которые остались снаружи, посланы, чтобы сторожить меня и убить, если я их предам.
— Ложь! — насмешливо сказал Дубан.
— Подожди!.. — поднял руку Хишам.
Потом он задал несколько вопросов, и ответы мои вполне убедили его, что я знаю тех, о ком идет речь.
— Упоминал ли ты о них в присутствии Ибн Харама? — как бы между делом спросил он.
— Он ничего не сказал, — заметил Дубан. — К счастью.
Здесь плелась какая-то интрига: они явно не хотели, чтобы стало известно о пленении графа Редуана. В равной степени очевидно было, что оба они — его друзья и противники этого самого Ибн Харама с ястребиным лицом, что меня вполне устраивало.
— Нужно все сделать быстро, — заметил я. — Ибн Харам что-то заподозрил, он мог вернуться, обнаружить корабль и разузнать, в чем дело.
Хишам согласно кивнул, потом спросил:
— А будет ли ваш главарь блюсти договор о выкупе? Отпустит он пленников, когда получит деньги?
— Надеюсь, я смогу убедить его. Редуан уже сильно его обеспокоил, сказав, что он навлечет на себя гнев Вильгельма Сицилийского, но, поверь мне, о достойнейший, Вальтер не из тех, кому можно доверять: только страх заставит его сдержать слово.
— А если ты вернешься, что будет с тобой?
Я кратко объяснил свое положение на судне.
— Мне придется вернуться на борт, но я останусь там не дольше, чем до Кадиса.
