«Нишкни, шипит, будет тебе игра, как они нам задницу-то отъедят!»
А медведи впрямь из ямы вылезли и бочком, бочком к нам подбираются.
«Ишь проклятые, и огня не боятся, бубнит дядя Петя, до чего голодные. Это они не к нам, а к лошадям ползут! Кидай скорей в костер дров». А сам на медведя кричит: «Куды лезешь, падло! Штоб вас разразило, окаянные! Назад, назад!»
Медведи будто и впрямь поняли, поворотяли кругом костра. Я в него дровишек, сушняку навалил от пуза. Огонь под самые облака взлетел, только искры затрещали
и звездами кругом рассыпались. Тут большой медведь на задницу сел, пасть раззявил и, ровно человек, облизывается в нашу сторону. А второй, не торопясь, с другого бока обходит, к лошадям подбирается. Те как поддали копытами в костер, чуть не раскидали его к чертовой матери! Еле дядя Петя их успокоил, поворотил обеих задом к лесу и говорит: «Ну-ка, милые, сами за себя бейтесь; лупи их копытами по башкам!»
И все бы ничего, но сушняк мой порохом вмиг прогорел, только угли остались.
«Подкладай дров, кричит дядя Петя, не то заедят!»
Видит он, дров уже мало, вытащил из-под нашей постели пару баланов и в костер кинул, Штоб дольше горели. Получилось же наоборот. Баланы огонь придавили, он вовсе сел до земли, а медведи как того и ждали. Меньшой на дыбы поднялся да чуть не в костер влез. Спасибо, Серяк взвизгнул да враз его с обеих ног саданул, быдто в барабан вдарил. Медведь завыл, кай скаженный, и в сторону. Ой, что тут стало! Большой медведь ревет, аж земля трясется, лошади ржут, дядя Петя то в три матери матерится, то голосит по-бабьи. Ну а я, по правде, уж и не знаю, что делал!
Однако дровишки, Что я перед тем сунул в костер, вдруг враз занялись, и все опять светом Осветилось. Вздохнули мы с дядей Петей, смотрим: медведи в стороне сидят, быдто совещаются. Лошади тоже вроде успокоились, хотя ушами вовсю прядут. Дядя Петя топор отложил и сани подтянул, штоб от медведей лучше отгородиться. Только вижу я, он какой-то странной фигурой ходит и от него дух злой идет.
«Что это вы, дядя Петя, спрашиваю, не обмарались ли, случаем?»
А сам вижу, что так оно и есть, потому он вовсе уж ходить не способен, а стоит раскорякой да благим матом кроет и медведей, и лошадей, и меня, и весь белый свет! Он ругается, а мне смешно. Я ну заливаюсь, остановиться не могу. Смеюсь, и весь страх опять у меня начисто прошел. Вижу я, дядя Петя тоже повеселел, а под конец сам засмеялся.
«А ну, говорит, тебя, оголец, к такой-то матери, с тобой и помереть весело!»
Помереть нам, однако, не пришлось. Скинул дядя Петя штаны в снег, на босые ноги валенки натянул и в одном
бушлате опять схватился за топор. Правда, медведе в ту ночь больше к нам так нахально не лезли. Видно, Серяк, спасибо ему, хорошо поучил того, что попал к нему под копыта! Все же дров нам хватило лишь в натяжку. Ночь- то длинная! Под конец мы с дядей Петей цыганочку плясали по всей форме. Мне-то лучше, у меня и; кровь горячее, и штаны все-таки греют, а ему-то каково! Медведи же, чуть рассвело, поднялись, носом покрутили да и смылись куда-то. Мы тоже долге не ждали; штаны высушили, баланы нагрузили, лошадей запрягли и почапали к себе на базу. По дороге дядя Петя говорит мне;
«Ты, Гоша, не сказывай, что медвежья болесть на меня напала. Это, говорит, от старости да от неволи!»
«Што вы, говорю, дядя Петя, разве я вам когда плохого сделаю!» А сам вспомнил, как он раскорякою ходил, и ну опять хохотать, пока вдосталь не высмеялся!
А все-таки нашего секрета я не выдал. О медведях, мы, ясно, рассказали, но о штанах ни-ни, ни полслова! Потом уж, как я встречу дядю Петю на конюшне, обязательно пройдусь перед ним раскорякою, а он погрозит мне кулаком и шипит: «Нишкни, сынок, а то патлы надеру!»
— Все это ладно, браток, — сказал, отсмеявшись и отложив в сторону седло, Миша, — но почему у тебя столько медведей в неположенном месте собралось?
— А вот и в положенном, — отрезал Гоша. — Мы с дядей Петей ту яму перед уходом-то посмотрели. Там все было готово для зимовки. Дядя Петя так и сказал: мы, говорит, на свою беду медведицу с пестуном с насиженного места спугнули. Они нам за это и задали перцу!
— Ага, вот что, ясно! В чужую хату, значит, без хозяев не лезь!
— А ты что думал!
Эта реплика завершила наши вечерние посиделки,
Я встал и, тихонько улыбаясь, пошел умываться. Саша кликнул Рутила и, позевывая, направился к себе.
Поплескавшись на берегу, я скользнул под тюлевый полог от комаров и, свернувшись в спальном мешке, мгновенно уснул.
Ко мне он кинулся на грудь;
Но в горло я успел воткнуть
И там два раза повернуть
Мое оружье… Он завыл…
М. Ю. Лермонтов. Мцыри
— Обратите внимание на этого парня, — сказал Марк Исидорович, — вон там, на костылях.
— Вижу. Кто это?
— Наш геолог. Сейчас мы пройдем, и я расскажу вам его историю.
Стоит жаркий августовский полдень. Мы идем на обеденный перерыв по просторной улице таежного поселка. Справа вдоль низенького забора медленно и неловко ковыляет забинтованный человек. Костыли глубоко вонзаются в зыбкую торфяную почву. Он осторожно бредет мимо алеющих мальв, тяжело выбрасывая вперед то костыли, то ногу.
Вот мы поравнялись с искалеченным; это высокий плечистый молодой человек. Поражает молочная бледность исхудалого лица; неухоженная каштановая борода кажется на этом лице черной. На плечах, как на вешалке, висит измятый пиджак; громоздкая култышка гипсовой повязки подвешена к шее марлей и еле прикрыта пустым рукавом.
— Боже, что это с ним? Левая рука, правая нога, голова…
— Несколько ребер и ключица! — добавляет Марк Исидорович.
Расстояния в Омсукчане невелики; еще несколько Маленьких домиков — и мой хозяин отворяет передо мной дверь в свою квартиру. Он торопится. Ему предстоит срочный выезд на ближайший оловянный рудник, где какие-то неполадки с откачкой грунтовых вод. Он так и не успевает рассказать мне о человеке с костылями…
Вечером я возвращаюсь из лаборатории, где вот уже несколько дней занят инспекцией и консультациями. Солнце недавно скрылось за ближайшей горой, и согретая земля еще дышит теплом. Над широкой долиной медленно плывут пенно-розовые облака. Все население посёлка высыпало на. единственную улицу отдохнуть от работы и дневкой жары, погулять, поболтать или просто бездумно посидеть на завалинке. Вдали у клуба играет баян. Молодые голоса не в лад, но звонко тянут за баянистом «Катюшу».
Рядом идет милейшая Нина Антоновна. Ее маленькие пухлые руки одинаково ловко управляются с микроскопом, с сотрудниками лаборатории и с членами собственного семейства. Я устал и почти не слушаю Оживленного рассказа о ее оригинальном методе определения микроскопических зерен оловянного камня.
