От форта Хэмлин они сделали четырехдневный бросок до Бивера, а еще через неделю добрались до Форт-Юкона.
Здесь Станислава свалилась.
Семьсот верст пути, который с трудом преодолевали самые сильные мужчины, подломили молодую женщину. Несколько ночей она в ознобе уплывала то в Варшаву, то в родной Кельце, брела по Владимирке в группе кандальников, спорила с сестрой, показывала буквы азбуки детишкам Наухана, а когда открывала глаза, видела закопченные бревенчатые стены зимовья и тлинкита Эльха, терпеливо сидящего в углу со своей трубочкой. Индеец, заметив, что она вышла из страны снов, подходил к нарам и поил ее горьким настоем стланика — единственным лекарством, которое у него было.
— Скоро пойдем, — говорила она.
И снова бред смешивал сон и действительность.
Весь август пролежала она в заброшенном зимовье на краю Форт-Юкона. А когда северо-западный ветер опалил листву на деревьях и птицы потянулись на юг, в сторону Калифорнии, она вновь почувствовала себя живой частью огромного мира. Она сидела у стены зимовья в бледных лучах низкого солнца, и сердце звало ее вперед, вслед за летящими на юг птицами. Может быть, удастся добраться до Британской Колумбии, до Принс-Руперт, где начинается хорошая дорога на Эдмонтон, на Ванкувер и на Виннипег. Или до какой-нибудь реки, по которой ходят пароходы. А дальше — Монреаль, Квебек, Атлантика и снова Европа… Но это еще там, за горами Макензи, за Большим Невольничьим озером, за туманной чертой горизонта. А сейчас нужно, чтобы тело обрело силу и прежнюю упругость.
Они вышли из поселка по первому снегу, миновали Сёркл и пошли вверх по течению Юкона к канадской границе.
И вот теперь она стоит одна у начала огромной страны. Кругом пляшет снег. Глухая тишина стеной поднимается к небу. И слезы раскаленными каплями вжигаются в щеки.
— О дева Мария! — шепчет она, хотя никогда не верила в Мадонну. — О дева Мария, дай силы, выведи на правильный путь…
Снова шаги, ставшие главной частью ее жизни. Сто. Триста. Семьсот. Тысяча.
Опять белая лента ручья. Тянутся в серую муть тонкие пальцы кустов. Вьются перед глазами белые мухи.
— Иди! — требует жесткий голос внутри. — Иди, потому что тот, кто идет, всегда приходит.
— Куда?
— Куда-нибудь. Ибо нет дорог в никуда.
— Куда-нибудь… Но ведь это бессмысленно.
— Нет, в этом есть смысл. Ты уже вынесла больше, чем способна вынести женщина. Ты прошла труднейшую часть пути. Осталось немного. Может быть, через полчаса, через десять минут ты встретишь людей. Держись.
— Не могу больше!
— На Владимирском тракте, когда ты шла через всю Россию, было труднее.
— Но там кругом были товарищи. А здесь…
Еще сто шагов.
Еще пятьдесят.
Пальцы немеют от холода. Она сует руки за пазуху, но и там не находит тепла. Она идет теперь просто для того, чтобы хоть немного разогреть движением стынущую кровь.
Кого она может здесь встретить?..
Густеет серая муть. Пляшущих мух уже не видно. Только щеками она ощущает их прикосновение.
…Ночь.
Фосфорические призраки деревьев.
Тишина.
Страх.
Нет, она не боялась диких зверей или необычайного. Она знала, что все самое страшное в жизни — от людей, и почти никогда — от природы.
Она боялась себя. Боялась, что сдаст воля и придет безразличие, которое страшнее смерти.
Шаг. Еще шаг. Еще. И еще…
«Шух-х-х-х-х…» — громко и неожиданно вздохнул лес.
Она вздрогнула и остановилась.
Ветка ближайшей лиственницы сбросила с себя белый груз и выпрямилась. И тотчас зашевелилась вся лиственница. Звенящие снежные струи потекли на землю. За первой лиственницей вздрогнула вторая, третья. Это было как в бреду — кругом шевелились и вздыхали деревья. Лились с них белые водопады. Снежный туман поднялся к вершинам и утопил весь мир. Он волновался вокруг, как море, обдавая игластыми брызгами деревенеющее лицо.
…А когда улеглись последние волны, высоко над головой зеленоватой точкой вспыхнул огонек.
Она удивилась и обрадовалась, что видит его. Значит, еще не все — жизнь осталась. Она даже вспомнила имя огонька — звезда. Бели бы эта звезда хоть немного согрела ее! Боже, какая она маленькая, незаметная в этой пустыне!
Снегопад кончился.
Тонко посвистывая, в чаще нарастал ветер. Железным обручем начал стягивать землю мороз. Идти! Только идти! Шаг. Еще. И еще.
Она уже не чувствовала обеих ног до колен. Временами ей казалось, что она вообще не идет, а топчется на месте, уминая торбасами хрустящий снег, который становился все глубже. Вскоре ноги стали проваливаться в сугробы выше колена. С трудом вернулась она на свой старый след и взяла правее. Но на этом пути было еще хуже. Шагов через двадцать она провалилась по пояс и с диким отчаяньем забарахталась в сыпучем снегу, подминая его под себя. Ей удалось утрамбовать небольшую площадку, но подняться на ноги сил уже не осталось. И тогда она легла лицом вверх и засунула руки за пазуху. Лежала, глядя на колючий огонек звезды, утешая себя тем, что смерть от мороза будет нетрудной.
Когда иней спаял ресницы, пришли видения.
Перед замирающим сознанием поплыли хижины чукотского поселка Святого Лаврентия, скалы Большого Диомида, собачьи упряжки, ныряющие между ледяными отвесами, темные человеческие фигурки, на белом поле.
И вдруг, стирая все, пошла другая картина. Затеплились, закачались в золотом воздухе елочные свечи. Запахло корицей и ванилью. Зазвенели, переливаясь, детские голоса. Трепетные тонкие пальцы легли ей в ладонь, и понеслись, закружились серебряные лошадки, бабочки, зеркальные тонкие шары, блистающие нити в стремительном рождественском хороводе.
Она — высокая, стройная, в белой батистовой блузке с кружевным рюшем, похожем на пену, в длинной черной юбке, в туфлях матовой благородной юфти. Золотая прядь, выбившись из прически, падает на глаза. Она отмахивает ее ладонью и смеется. Молоденькая учительница польской и русской словесности Келецкой прогимназии Станислава Суплатович…
Была необыкновенная ночь. Взрывались серебряные хлопушки, сыпалось конфетти, в ногах путались ленты серпантина, на губах таял горьковатый вкус шоколада. В такую ночь исполняются все желания и в мире не остается места для зла.
Она улыбалась патронессе, седой и сморщенной графине Пеплавской. Она протянула руки начальнице прогимназии, сухой, похожей на англичанку пани Левандовской, и закружила ее в танце.
Потом она шла по заснеженным улицам под тусклыми фонарями, под гирляндами из лент и елочных веток. На окнах домов чадили плошки. Из двери в дверь с песнями, с шутками ходили ряженые. Из открытого портала кафедрального собора к темному небу поднимались чистые детские голоса. Орган возносил благодарственный гимн Иисусу. Иногда мимо проносился фаэтон, запряженный парой. Мерзлые комья летели из-под копыт лошадей.
