Впрочем, он недолго ломал себе голову над причиной выстрелов; скоро ему неодолимо захотелось спать. Веки его отяжелели, глаза сомкнулись, но сон оказался некрепок, и какой-то смутный шум внезапно разбудил его. Он прислушался и уловил ясный звон колокола. Сначала он решил, что все еще грезит, однако звон повторился, и капитан ясно различил двенадцать ударов, как будто на какой-то колокольне пробили полночь.
Дон Корнелио невольно почувствовал беспокойство: ведь в окрестностях не было никакой колокольни! Звон явно слышался с середины озера, с заколдованной горы. Будто это был сигнал пробуждения индейских богов после трехсотлетнего сна.
Луна поднималась все выше и выше; лучи ее проникли в чащу камышей. Странный одинокий крик, который Корнелио уже несколько раз слышал сквозь сон, доносился снова и вскоре перешел в такой ужасный рев, какого он сроду не слыхивал. В подобную же ночь рычали над его головой ягуары, когда он висел в гамаке; но рычание ягуаров было куда слабее. Сейчас казалось, будто дикие звуки выходили из глотки какого-нибудь исполинского животного.
Не станем томить читателей: кошмарные звуки испускала пара обезьян-ревунов. Эти животные, населяющие леса Южной Америки, крайне редко забредают так далеко на север; поэтому их крик был совершенно не знаком дону Корнелио. Посредством особенного костяного барабана, соединенного с гортанью, ревуны могут издавать вопли, которые слышны на огромном расстоянии. Ревуны приходят в особенное беспокойство при перемене погоды и когда видят или чуют людей.
Капитан задрожал всем телом и, наверное, свалился бы с дерева, если бы его не поддержали ветви. Но не один он был испуган. Люди дона Сильвы, находившиеся на расстоянии двух ружейных выстрелов от капитана, с таким же ужасом считали двенадцать ударов. Их гораздо более храбрый господин тщетно старался объяснить себе, что такое происходит вокруг. Гертруда проснулась и испуганно вскрикнула, услышав обезьяний концерт.
Кастрильо внезапно появился подле дона Сильвы и его дочери. Лицо его выражало ужас.
— Что случилось? — спросил дон Сильва.
— Ничего, сеньор; только нам следует поскорее убраться подальше от этого проклятого места! — отвечал слуга.
— Приготовьте-ка лучше оружие; поблизости ревут тигры.
— Никогда тигр не ревет таким образом, — возразил слуга, качая головой. — Оружие бесполезно, сеньор, — голос духа тьмы!
Наступило короткое молчание, потом Кастрильо продолжал:
— Нынче ночью мы видели много удивительных знамений; было бы безумием оставаться в таком месте, где мертвые встают из гроба, колокола звонят вдали от всякого жилища, духи ревут во тьме. Бежим, сеньор, пока еще есть время!
— Но мое измученное дитя не в силах идти пешком, — воскликнул дон Сильва, указывая на Гертруду.
— Мы сходим за мулами, пока донья Гертруда помолится об избавлении нас от опасности, — настаивал на своем Кастрильо. — Поспешим, сеньор, нельзя терять ни минуты. Я, пожалуй, не смогу удержать от бегства товарищей, да и сам…
— Остаться здесь одной! — с ужасом перебила Гертруда. — Нет, нет, я смогу идти пешком.
— Ну, ладно, будь по-твоему, — сдался дон Сильва. — Как-нибудь доберемся до гасиенды Сан-Карлос.
Кастрильо поспешил к товарищам, которые, дрожа и крестясь, пошли за ним к мулам и лошадям, стоявшим на привязи несколько поодаль.
…Дон Корнелио ни за что на свете не отважился бы бежать. Страх буквально приковал его к ветвям дерева, и, в сотый раз проклиная свое глупое любопытство, он продолжал слушать разговор, как ему казалось, индейского божества со своим поклонником, как вдруг рев разом прекратился, и наступила глубокая тишина.
Она длилась недолго и вскоре была прервана человеческими голосами, раздававшимися за цепью маленьких холмов, окаймляющих озеро с северной стороны.
Дон Корнелио не сомневался, что эти голоса принадлежат Косталю и Бруту, возвращающимся после успешного выполнения своего предприятия.
Вскоре капитану стало ясно, что он ошибся. Он увидел свет, который быстро приближался к озеру, затем показалась группа всадников с факелами в руках, среди них легко было узнать Арройо и Бокардо. Бандиты, казалось, искали чего-то самым деятельным образом, пока не дошли до того места, где стояли лошади дона Корнелио и его товарищей. Тут факелы разом погасли.
Люди дона Сильвы, уже готовые к отъезду, остановились при виде всадников, они тоже узнали бандитов.
Дон Корнелио с величайшим беспокойством следил за всеми движениями Арройо и почувствовал облегчение, когда бандиты отправились дальше вокруг озера. Берега озера снова опустели. Неожиданно Корнелио заметил легкое движение в прибрежных камышах, и в то же мгновение среди остроконечных листов аира появилась тень, которая, секунду спустя, приняла вид женщины. Она была одета в белое платье, длинные, распущенные волосы спускались по ее плечам.
Холодный пот выступил на лбу капитана. Оцепенев от ужаса, он не мог отвести глаз от призрака. То была — он не сомневался в этом — подруга Талока, богиня Матлакуце, поднявшаяся на зов потомка касиков из своего подводного жилища…
Глава XIV. ТЩЕТНЫЕ ЗАКЛИНАНИЯ. НАГРАДА
Бросившись в озеро, Косталь и Брут скоро доплыли до острова.
Монтапостиак — огромная масса лавы черно-зеленого цвета — состоит из длинных вертикальных отдельных пластов. При свете солнца или луны этот минерал принимает зеленоватый оттенок, который вместе с облаком, постоянно окружающим вершину горы, придает острову странный вид. Еще замечательнее свойство этого камня издавать странный звенящий звук при ударе каким-нибудь твердым предметом. Это свойство было хорошо известно Косталю.
Индеец, то погруженный в размышление, то повторяя вполголоса молитвы своих предков, ожидал, пока луна окажется над одной группой кедров, чтобы тогда начать заклинание. Вдруг он обратился к стоявшему рядом негру, который с полной уверенностью ожидал успеха предприятия.
— Брут, — сказал он серьезным тоном, — когда боги моих предков услышат звон, которого они ожидают уже триста лет, они, без сомнения, явятся.
— Надеюсь, — сказал Брут.
— Да, но неизвестно, явится ли Талок, или его жена.
— Мне это как-то все равно, — заметил негр.
— Матлакуце, — продолжал Косталь, — одета в белое, как перья лебедя, платье; когда ее волосы не завязаны на голове, они спускаются, подобно мантии, по платью; глаза ее блестят, как звезды, а голос нежнее, чем голос пересмешника, — и все-таки трудно вынести ее вид.
— Я вынесу, — уверил приятеля Брут.
— Талок же исполинского роста, в его волосах вьются змеи, его глаза ярче, чем глаза тигра, а голос подобен грому; подумай об этом, пока есть время.
