Набежало еще много краснокожих. Один из них посмотрел на меня и, восторженно ухмыльнувшись, сказал: «Таве-шала!» На языке юма и тонка это означало: Олд Шеттерхэнд.
— «Таве-шала, Таве-шала!» — передавалось из уст в уста, от индейца к индейцу, пока все разом не стали выкрикивать мое имя, и эхо повторило его, отразившись от склонов долины. Восторг индейцев был безграничным. Они кричали и орали, размахивали над моей головой всевозможным оружием, они танцевали вокруг меня, хотя им и мешали кусты. Я спокойно глядел на их безумства, поскольку ничего иного мне не оставалось, ибо я не мог даже пошевелиться. Все обитатели лагеря сбежались ко мне; они отталкивали друг друга, чтобы посмотреть на меня; не было только двоих: вождя и молодого Уэллера. Первый был слишком горд, чтобы теперь, когда я оказался в его власти, бежать поглазеть на меня, а Уэллер вынужден был удовлетвориться таким же сдержанным поведением, хотя он, пожалуй, куда охотнее торжествовал бы и бесился вместе со всеми. Мне немного освободили ноги, так что я мог делать маленькие шажки, и повели к лагерю, где я увидел перед палаткой вождя сидящих Большого Рта и Уэллера. Я застрелил сына вождя; следовательно, мне была уготована изысканная казнь, но сейчас меня это не беспокоило — я думал только о мальчишке-мимбренхо, которого хотел освободить, и очень обрадовался, не увидев его в лагере. Видимо, он все же сбежал. Счастье еще, что я перед сном снял с себя все, даже жилет с часами. В кармане брюк остались только мелочи, с потерей которых я мог легко примириться, и кошелек со всем моим достоянием. Но казна моя сводилась к небольшому количеству песо, так что и эта потеря не могла нарушить мое душевное равновесие. Что же касалось опасности, нависшей над моей жизнью, то она была так велика, насколько только это было возможно, но с нею, как я точно знал, мне придется столкнуться не сразу. Традиция индейцев обрекать на мучения своих врагов, конечно, ужасна для последних, но краснокожие очень редко осуществляют пытки на месте поимки пленников, а чаще всего уезжают с ними к родным кострам, чтобы устроить представление остававшимся в лагере соплеменникам, которых пленник, если он был храбрым воином, мог не раз обращать в бегство. Таким образом, расправа надо мной откладывалась на неопределенное время.
Для меня, убийцы Маленького Рта, была предусмотрена страшная и медленная смерть; само собой разумелось, что все племя соберется смотреть на мою казнь; по этим причинам, а может быть, и еще почему-то, чего я не мог пока понять, я решил, что пока мне за свою жизнь опасаться нечего. Также я был уверен, что жестоко обращаться со мною не будут, опасаясь, смогу ли я перенести тяготы далекого пути после мучений. Значит, мне нечего было бояться и за свое здоровье.
Когда меня поставили перед вождем, на его лице можно было прочитать выражение смертельной ненависти и злобного желания отомстить. Он плюнул в меня и, ни слова не говоря, принялся сверлить колючим взглядом. Зато Уэллер-младший заговорил с насмешкой в голосе:
— Добро пожаловать, сэр! Очень рад снова вас увидеть. За то время, пока я не имел удовольствия вас обслуживать, вы оказались Олд Шеттерхэндом и приложили много усилий, чтобы нам помешать. Теперь вы успокоитесь, и мне очень интересно знать, как на этот раз вы сохраните верность своей репутации и как вам удастся избегнуть мучительной смерти.
Мне и в голову не пришло отвечать этому человеку, хотя я бы охотно это сделал, учитывая его насмешливый тон, сказав, что еще не намерен прощаться с жизнью. Да так оно и было. Я попадал в плен к северным сиу и южным команчам, к индейцам-воронам и индейцам-змеям[61] и всегда счастливо избегал петли; жалких юма нельзя было и сравнить с названными племенами, наоборот, они стояли на гораздо более низкой ступени развития и организации, так что у меня явно оставались шансы на спасение. Я куда больше боялся Гарри Мелтона, мормона. Если ему придет в голову взять меня у индейцев, а они согласятся на это, то я погиб. Хотя я был убежден, что вождь ни за что не пойдет на мою выдачу. Молодой Уэллер был для меня не больше, чем нуль. Его речь, обращенная ко мне, была одновременно и высокомерной и смешной; должно быть, это почувствовал и вождь, потому что он оборвал Уэллера совсем непочтительным тоном:
— Тихо! Твоя речь словно стебель, на котором нет зерен, словно вода, в которой нет рыб. Тебя-то пленник, пожалуй, совсем не испугается. Я знаю, что удержать его мы сможем только с полным напряжением всех своих сил. Он не должен уйти от нас, а через много дней повиснет на столбе пыток, потому что он убил моего сына.
Уэллер обращался ко мне по-английски, и я очень удивился тому, что Большой Рот его понял, а в ответе пользовался смесью английских, испанских и индейских слов. На этом наречии принято говорить с краснокожими на Рио-Гранде и Рио-Пекос. Потом он обратился к своим людям, обступившим нас широким полукругом;
— Это Олд Шеттерхэнд подкрался к нам так близко?
— Нет, — ответил один из индейцев.
— Нет? А кто же тогда?
— Краснокожий мальчишка, еще совсем малыш, у него, пожалуй, даже нет имени.
— Как он выглядел?
Тот же воин описал ему моего маленького спутника.
— Уфф! — воскликнул вождь. — Это же один из мальчишек мимбренхо, которые выскользнули из моих рук, потому что их защитил Олд Шеттерхэнд. Он тоже пойдет к столбу пыток. Где он? Тащите его сюда!
— Мы не можем привести его, потому что нам не удалось поймать мальчишку, — смущенно ответил воин.
— Как? — в гневном изумлении спросил Большой Рот. — Посмотрите, сколько здесь взрослых мужчин, вы называете себя воинами, а какой-то ребенок, не имеющий еще даже имени, удрал от вас? Не могу в это поверить!
Краснокожий воин опустил глаза и ничего не ответил; остальные смущенно стояли рядом, а вождь тем временем продолжал:
— Значит, это правда! Старые женщины станут над вами смеяться, а дети будут показывать на вас пальцами. Подумайте, как будут издеваться над нами другие племена, когда услышат, что столько воинов-юма оказались не в состоянии поймать жалкого мальчишку-мимбренхо. Он находился при Олд Шеттерхэнде; именно этого парня я упустил там, внизу, в долине; значит, и его брат находится где-то поблизости, и его сестра, скво вождя племени опата. Быстро найдите их! Обшарьте весь лес! Я требую, чтобы вы их ко мне привели! Со мной пусть останутся трое-четверо воинов, не больше.
Он сам выбрал тех, кто должен был остаться; другие же удалились выполнять его приказ. Уэллер, конечно, тоже остался. Я было подумал, что теперь-то вождь учинит мне допрос, но все пошло по-другому. Он приказал связать меня еще крепче и привязать к колу палатки; всем своим видом он показывал, что я уже не достоин его внимания, но я-то видел, что он тайком, но очень внимательно наблюдает за мной.
