— Чего я хочу? Неужели Олд Шеттерхэнд не понимает, что у меня только одно желание — свобода!
— Этому я верю. Когда я был твоим пленником, у меня постоянно было такое же желание.
— Ты ее добился. Когда же теперь я получу свободу? Сегодня?
— Как это сегодня? — спросил я удивленно. — Ты, кажется, еще спишь и видишь сон!
— Я не сплю. Кроме тебя, нас стерегут только десять воинов. Разве тебе кто-нибудь запретит разрезать мои путы? Сделай это, и я запрыгну на ближайшую лошадь и галопом умчусь прочь, я исчезну, прежде чем кому-либо придет в голову пуститься в погоню за мной.
Это было такое страстное желание свободы, что другой бы свидетель этой сцены, менее выдержанный, от удивления или от гнева вышел бы из себя, но мне оно показалось таким комичным, что я разразился громким смехом, так что все часовые повернулись ко мне, а многие из спящих проснулись.
— Что ты ржешь? — грубо спросил вождь. — Ты думаешь, что я шучу?
— Конечно, я мог бы предположить такое. Теперь, среди белого дня, когда все могут видеть, что это сделал я, мне надо тебя освобождать?
— Чем это тебе повредит? Ни один человек не посмеет тебя за это упрекнуть. Ты же мне обещал это!
— Я обещал освободить тебя и твоих воинов, а не одного тебя. Ты можешь получить свободу только вместе с ними.
— Так сделай же это как можно быстрее! Ты обязан сдержать свое обещание.
— Сдержу, когда ты выполнишь свое. Ты, конечно, полагаешь, что придумал очень умную штуку, но я выпущу тебя на свободу не раньше, чем ты ответишь на мой вопрос.
— А я буду отвечать на него только свободным человеком!
Я уже хотел снова рассмеяться, но вдруг снова стал совершенно серьезным, потому что Сильный Бизон, лежавший поблизости и принятый мною за спящего, вскочил в этот самый момент и сердито закричал на меня, скорчив отчаянно злую мину:
— У Олд Шеттерхэнда найдется время, чтобы ответить мне на один вопрос?
— Да, — кивнул я.
— Тогда пусть он подойдет ко мне, чтобы его выслушать!
Я подошел к нему. Он отвел меня подальше, чтобы нас никто не мог слышать, потом остановился, гневно посмотрел на меня и спросил:
— Олд Шеттерхэнд говорил с Большим Ртом. Я, правда, не понял слов, но я догадался, что это были за слова.
— Если это действительно так, то мне просто непонятно, почему ты не остался лежать на своем месте. Ведь тебе, как и всем остальным, необходим сон.
— Как я могу спать, если я вижу и слышу, что среди нас поселилась измена!
— Измена? Не хочет ли мой краснокожий брат сказать мне, кого он подозревает в этом?
— Тебя, тебя самого я считаю предателем.
— Меня подозревать в измене? Если Сильный Бизон считает изменником Олд Шеттерхэнда, которого нельзя упрекнуть даже в малейшем отступничестве, то причиной этому может быть только то, что Великий дух отнял у вождя мимбренхо память и помутил ум. Я очень тебе сочувствую, а поскольку считаю тебя своим другом, то очень сожалею, что придется лишить тебя наших советов на такой срок, пока в твоей голове не наступит просветление.
Сказав эти слова, я оставил вождя одного и пошел дальше. Но он последовал за мной, схватил меня за руку и рассерженно крикнул:
— Что ты сказал? Ты хочешь похитить мой разум и уничтожить мой дух? Ты полагаешь, что раз твоя сила так велика, а твое умение настолько превышает наше, то ты можешь не только побеждать врагов, но и обижать друзей? Вынь свой нож! Я хочу с тобой сразиться! Подобное оскорбление смывается только кровью!
Не только слова, но и его искаженное лицо свидетельствовали о том, что старый вождь по-настоящему вышел из себя. Он выхватил из-за пояса свой нож и встал в боевую позицию. Я же спокойно ответил:
— Конечно, подобное оскорбление тебе следует искупить, только я должен сказать, что ты не можешь считать себя обиженным, потому что оскорблен был я. Это ты назвал меня изменником. Может ли быть большее оскорбление для воина? Если бы такие слова мне бросил чужак, я бы сразу же убил его; но это сделал друг, значит, я должен предположить, что он внезапно сошел с ума. Если ты чувствуешь себя оскорбленным, то я здесь ни при чем, потому что ты сам дал мне повод так о тебе подумать.
— Но я прав! Ты хочешь освободить Большого Рта!
— Да, но я поставил ему одно условие, которого он не выполнит, а стало быть, я знаю, что мне не придется его освобождать.
— А что же ты с ним разговаривал! Разве не должно было мне показаться подозрительным, что ты подошел к нему и вел с ним переговоры, думая, что я сплю?
Тогда я положил ему на плечо свою тяжелую руку, так что он присел на добрых полфута, и сказал серьезно:
— А кто же это приставил вождя мимбренхо шпионить за мной? Когда Олд Шеттерхэнд заступил на пост, другие могут спокойно спать. Это ты должен себе зарубить на носу. Я прощаю тебе твои слова об измене, потому что знаю, что ты осознаешь свою вину. Пусть тем дело и кончится.
Я снова хотел идти, и опять он задержал меня, закричав:
— Нет, ты мне не заткнешь рот! Ты будешь сражаться со мной! Возьми свой нож, иначе я просто-напросто заколю тебя!
Само собой разумеется, что индейцы, отличающиеся гораздо более чутким сном, чем белые, были разбужены криком старика. Проснулся и Виннету, он подошел к нам и спросил:
— Почему это мой краснокожий брат вызывает на бой Олд Шеттерхэнда?
— Потому что он меня оскорбил. Он сказал, что мой разум помутился.
— Почему он это сказал?
— Потому что я назвал его изменником.
— Какие для этого были основания у вождя мимбренхо?
— Олд Шеттерхэнд стоял возле Большого Рта и разговаривал с ним.
— Разве он обсуждал с ним изменнические действия?
— Да. Олд Шеттерхэнд сам сказал, что хочет его тайком развязать.
— И это была единственная причина? Скажу тебе, что мой брат Олд Шеттерхэнд всегда знает, что надо делать, и если бы все краснокожие, белые и черные люди на Земле оказались изменниками, он один бы остался неподкупным и честным!
— Так ты считаешь, но я знаю другое. То, что я сказал, верно. А он еще оскорбил меня, значит, ему придется со мной сразиться!
Мне доставило своеобразное удовольствие видеть, как Виннету оглядел старика снизу доверху, а потом услышать его слова:
— Мой краснокожий брат хочет стать посмешищем?
Это еще больше разозлило Сильного Бизона, теперь он буквально рычал:
— Ты тоже хочешь меня разъярить? Посмотри-ка на мои мускулистые руки и плечи? Ты полагаешь, что я уступлю?
— Да! Если Олд Шеттерхэнд захочет, то он воткнет свой клинок тебе в сердце первым же ударом, только он этого не захочет.
