Ночью, когда поднялась луна, индейская вдова голыми руками выкопала могилу на зелёном берегу озера. Она уложила мужа и отца бок о бок и засыпала их землёй. Затем она подняла несчастного голодного ребёнка и с тяжёлым сердцем пустилась в сторону Страки.
Закат над глубокой, глубокой рекой,
Багровый, как золото,
Красновато-коричневое мерцание
Покоится на каждом дереве;
Но в сердце индейской жены печаль,
Она гребёт, сидя в своём лёгком каноэ,
И юный смех её мальчика поднимается ввысь,
Когда над ними пролетают дикие птицы.
Вечером после стычки с индейцами Марта Феллоус осталась в отцовской хижине наедине со своим возлюбленным. Оба были бледнее обычного, оба слишком волновались о безопасности своей деревушки, чтобы думать о личном счастье или спокойном разговоре. Старик стоял на часах на краю расчистки; когда двое влюблённых сидели в тишине, взявшись за руки и задумчиво глядя друг на друга, на посту старика послышался резкий ружейный выстрел. Оба вскочили на ноги, и Марта с визгом вцепилась в своего возлюбленного. Джонс силой заставил её сесть на диван и, схватив ружьё, подскочил к двери. Послышался топот шагов, к которым примешивался голос старого Феллоуса и более нежный, приглушённый голос какой-то женщины, а также всхлипывания ребёнка. Джонс стоял, удивляясь этим звукам, и тут в проходе показалась примечательная группка. Это был Феллоус, который и поддерживал, и волок бледную, перепуганную индейскую девушку. Свет мерцал на её одеждах и заставлял сиять чёрные глаза ребёнка, который примостился на её спине. Ребёнок вцепился в шею матери, замолкнув от ужаса и усталости.
– Шагай, шагай, дикобразик! Ну же, ты, меднокожая маленькая скво! Мы не станем убивать ни тебя, ни твоего малютку, не трясись ты так. Шагай! Вот Марта Феллоус. Скажи, что тебе от неё надо, если тебе хватит твоего треклятого чудно'го английского.
С этими словами грубый, но добродушный старик вошёл в хижину, выталкивая вперёд несчастную Малеску с ребёнком.
– Марта, ради всего святого, чего ты так побледнела? Не бойся этого зверька. Она не вреднее ужа. Давай, выясни, чего ей от тебя надо. Она умеет забавно болтать, но я её напугал до потери чувств, и она только таращится на меня, как подстреленный олень.
Когда индианка услышала имя изумлённой девушки, в чьём присутствии она оказалась, она вырвалась из рук охотника и робко подошла к дивану.
– Белый человек оставил девушке бумаги… Малеске нужны только бумаги, – попросила она, сложив руки в молитвенном жесте.
Марта побледнела ещё сильнее и вскочила на ноги.
– Значит, это правда, – сказала она с почти диким выражением. – Бедный Данфорт погиб, а эти жалкие создания – его вдова и ребёнок – наконец пришли ко мне. О, Джонс, вот о чём он говорил мне в тот вечер, когда ты разозлился. Я не могла сказать тебе, о чём мы разговаривали, но я всё это время знала, что у него есть индейская жена. Он как будто предчувствовал свою смерть и должен был кому-нибудь признаться. В последний раз, когда я его видела, он дал мне запечатанное чёрной печатью письмо и попросил, если его убьют в бою, чтобы я уговорила её отвезти письмо его отцу. За этим письмом она и пришла. Но как она попадёт на Манхеттен?
– Малеска знает, куда текут воды; она отправится вниз по большой реке. Дай ей бумаги, чтобы она могла уйти! – печальным голосом попросила индианка.
– Сначала скажи нам, – нежно обратился к ней Джонс, – индейцы ушли от посёлка? Они больше не нападут?
– Пусть белый человек не боится. Когда великий вождь умер, дым его вигвама погас, и его народ ушёл за горы. Малеска одна.
В речи бедной девушки слышалось такое трогательное горе, что все вокруг чуть не заплакали.
– Нет, нет, клянусь богом! – вскричал Феллоус, ударяя себя по лбу ладонью. – Ты останешься у меня, будешь здесь жить, помогать Марте, и кончено. А из твоего малютки я сделаю фермера. Спорю, что он научится запрягать быков и управляться с плугом раньше, чем половина голландских мальчишек, которых тут – как клевера на третий год расчистки.
Малеска не до конца уяснила суть предложения, сделанного добрым поселенцем, но по его доброму голосу она поняла, что он хочет ей помочь.
– Когда отец мальчика умирал, он сказал, чтобы Малеска пошла к его народу, и тогда ей скажут, как найти бога белых людей. Дайте ей бумаги, и она уйдёт. Она будет радоваться при мысли о белых вождях и светловолосой девушке, которые были к ней так добры.
– Она хочет выполнить обещание, данное умирающему; мы не должны ей мешать, – сказал Джонс.
Когда он говорил эти слова, Малеска посмотрела на него с благодарностью, а Марта пошла к своей постели и вытащила из-под подушки доверенное её заботам письмо. Индианка дрожащими руками взяла письмо и с почти религиозным чувством прижала его к губам, а затем положила за пазуху.
– Белая девушка хорошая! Прощайте! – с этими словами она повернулась к двери.
– Постой! До Манхеттена много дней пути. Возьми что-нибудь поесть, или ты умрёшь от голода, – с жалостью сказала Марта.
– У Малески есть лук и стрелы, и она умеет ими пользоваться, но она благодарит белую девушку. Кусок хлеба для мальчика… он много раз просил у матери поесть, но её грудь полна слёз, и ей нечего ему дать.
Марта подбежала к буфету и принесла большой кусок хлеба и чашку молока. Когда ребёнок увидел еду, он что-то тихо проурчал и начал перебирать пальцами по материнской шее. Марта поднесла чашку к его губам и улыбнулась сквозь слёзы, видя, как жадно он глотает и какое благодарное выражение появляется при этом в его больших чёрных глазах. Когда она убрала чашку, мальчик удовлетворённо выдохнул и сонно приклонил голову на материнское плечо; казалось, её большие глаза полны лунного света, и поверх её печальных черт сияла радость; она сняла с руки браслет из вампума и дала его Марте. В следующий миг она исчезла в темноте. Добрый поселенец бросился за ней и крикнул, чтобы она вернулась, но она шагала быстро, как лань, и пока он бесплодно рыскал вокруг посёлка, она достигла берега реки; спустив на воду спрятанное в камышах каноэ, она уселась в него и пустилась в путь по обширной глади Гудзона.
Много дней, ночью и утром это хрупкое каноэ скользило по течению среди диких, прекрасных пейзажей Хайлендса[7] и вдоль более ровных берегов, похожих на парк. В этом величественном творении бога было нечто, что смягчало печаль в сердце индианки. Она постоянно думала о словах погибшего мужа, который описал ей землю духов, где она должна с ним встретиться. Беспрестанное изменение пейзажа, солнечный свет, играющий в листве, тёмные, густые тени леса и скал с обеих сторон волновали её необузданное воображение, и она сравнивала их с небесами своих диких фантазий. Временами ей казалось, что достаточно лишь закрыть, а затем открыть глаза, и она снова увидит своего потерянного избранника. Нечто неземное было в торжественном, беспрестанном течении реки, в музыке листьев, которые касались воды, и для сердца бедной вдовы всё это звучало как нежный голос друга. Через день-два её мрачное настроение немного рассеялось. На щеках снова появились ямочки от весёлого смеха ребёнка, а когда он устраивался спать на мехах на дне лодки, её нежная, заунывная колыбельная неслась над водами, как песня дикой птицы, которая тщетно ищет своего спутника.
