Алексей Силыч Новиков-Прибой
Алексей Силыч Новиков-Прибой обрел счастливую судьбу писателя: он нашел своего читателя, и читатель этот уже многие годы верен ему. Новикову-Прибою привелось немало увидеть и испытать на своем веку, и он рассказал об этом не измышляя, а с сердечной и суровой простотой.
Много лет назад, разбирая одну морскую библиотеку, я тщетно старался найти книжечки безвестного автора, скрывшего свое имя под псевдонимом «Матрос А. Затертый»; книжечки эти, написанные о цусимском бое, носили названия «За чужие грехи» и «Безумцы и бесплодие жертвы».
Толстые тома и огромные атласы с картами и гравюрами, раскрашенными иногда от руки, повествовали о смелых плаваниях и открытиях наших прославленных моряков Крузенштерна и Коцебу, Врангеля и Лисянского, Хвостова и Давыдова или Головнина… Это история жизни людей моря, отважных мореплавателей со всеми их судьбами. О маленьких книжечках, которые я искал, вряд ли знал какой-либо историк русского морского дела: это были первые, тотчас же по выходе конфискованные книжки простого матроса, баталера Алексея Новикова. Книжки эти заключали в себе не только страницы о цусимской катастрофе, но и удивительную судьбу их автора.
Из самых глубин народа, жадный к знанию, вышел простой крестьянский сын, стал в русском военном флоте матросом, глубоко осознал бесправие своего народа и всю подлую несправедливость российского самодержавия, взял в неопытную руку перо, написал о пережитом и о своем отношении к пережитому, как мог, не помышляя конечно, что станет когда-нибудь писателем и именно в своей освобожденной стране получит известность и признание.
С 1907 по 1913 год Новиков-Прибой скитался как политический эмигрант по Франции, Англии, Испании и Северной Африке, плавая матросом на коммерческих судах. Но, говоря об этом, он напоминает, что именно в Балтийском флоте, где отбывал воинскую повинность, началось его политическое пробуждение и что тут он впервые познакомился с тюрьмой за распространение среди моряков нелегальной литературы. Его «Морские рассказы», подготовленные к выпуску в 1914 году, оказались нецензурными по политическому характеру, и лишь после Октябрьской революции книга эта увидела свет.
Книжечек «Матроса А. Затертого» я так и не нашел, разбирая морскую библиотеку, но я нашел впоследствии самого автора, подружился с ним и полюбил его, и теперь, когда пишу эти строки о нем, я вижу его не отдаленным во времени, а только приближенным, таким, каким его знал, очень своеобычным и глубоко располагающим к себе своими душевными качествами.
Основная сила книг Новикова-Прибоя в их народности. Народность — это не только доступность, но еще и то, что созвучно множеству людей с их трудом, заботами и делами и что поднимает их сознание и обращает к высоким целям улучшения жизни. Новиков-Прибой писал главным образом о прошлом: его основная книга, имевшая всенародный успех, — это «Цусима». Достаточно было бы и одной этой книги, чтобы Новиков-Прибой остался в литературе: книга эта не только своего рода летопись беспримерной катастрофы русского флота, но как бы летопись тех первых подземных ударов, которые невосстановимо потрясли основы русского самодержавия. В. И. Ленин по поводу цусимской катастрофы писал: «Перед нами не только военное поражение, а полный военный крах самодержавия».
Конечно, Новиков-Прибой не помышлял о таких масштабах своей книги. Масштабы эти определило время и законы движения литературы. Новиков-Прибой написал не одну эту книгу, но только после «Цусимы» к нему пришло широкое признание. После «Цусимы» читатели вернулись к прежним его книгам: «Морские рассказы», «Подводники», «Женщина в море».
Народность Новикова-Прибоя была органической. Он никогда не подгонял себя к людям, а так естественно входил в мир других людей, что сразу возникали и дружество, и задушевность. Следует, однако, сказать, что при всем своем расположении к людям Алексей Силыч был весьма требовательным к нравственному облику других, и если что-нибудь не удовлетворяло его в человеке, то в лучшем случае он становился молчалив и уходил в себя.
Он был удивительно легок на подъем и удивительно жаден к любому движению жизни, восторжен и впечатлителен в высшей степени, причем по-детски впечатлителен, несмотря на суровую школу многих испытаний, через которые пришлось ему пройти. Школа эта была не только суровой, но и требовала формирования цельного и, если можно так выразиться, огнеупорного характера, Дело не только в той матросской муштре, которую Новиков-Прибой познал: о жестокости таких адмиралов, как Чухнин, Дубасов, Скрыдлов, написаны целые книги. Суровую школу Новиков-Прибой прошел и на первых порах своей литературной работы: писательский труд требует и навыков и большой всесторонней культуры, и здесь Новикову-Прибою пришлось многое наверстывать.
Я познакомился с ним в ту пору, когда известность еще не зашла к нему в дом, когда не только книги, но и отдельные рассказы приходилось пристраивать, нередко с трудом и с ущербом для самолюбия. Этот путь испытаний Алексей Силыч, как мне кажется, прошел мужественно, не приспосабливаясь и не разбрасываясь. Его темой было море. Мы знаем в нашей литературе не одного писателя-мариниста, начиная с Николая Бестужева, и собирательным в этом смысле может быть К. Станюкович. Но море Новикова-Прибоя было несколько иным. Его море было связано с ростом самосознания некогда бесправного матроса русского военного флота, матроса, знавшего и линьки, и зуботычины, показавшего образец беспримерного героизма в цусимскую катастрофу и поднявшего затем знамя свободы на восставшем броненосце «Потемкин».
Море в книгах Новикова-Прибоя, даже в его «Цусиме», служит лишь фоном для действия людей; можно сказать, что слово «прибой», ставшее приставкой в его литературной фамилии, означало не только стихию моря или, вернее, не столько стихию моря, сколько тот революционный прибой, который сформировал из простого матроса Алексея Новикова советского писателя Алексея Силыча Новикова-Прибоя.
Людей Новиков-Прибой по своему опыту да и по своему душевному складу понимал добро и был расположен к человеку. Признаком таланта писателя является его умение привлекать к себе людей и обогащать их особенностями личных своих качеств. Знавшие Алексея Силыча уже немало рассказали о том, каким он был верным другом, человеком слова и твердых правил. Он искал в людях искренность и правдивость, ибо сам был искренен и правдив, за это его и любили. Где бы ни появлялся этот коренастый человек с большим лбом, с серыми добрыми глазами, с сивыми усами старого моряка, всюду ему радовались и душевно теплели. Он был, как говорится, легкий человек. Особенно его любили те, кто вместе с ним был крещен в соленой купели «Цусимы». Они приходили к нему, представители редеющего, а ныне почти сошедшего племени, дорогие по братству Цусимы, и для Алексея Силыча, казалось, не было большей радости, если обнаруживался еще какой-нибудь матрос, кочегар с корабля, погибшего или чудом уцелевшего в цусимской катастрофе.
