Это было в день Рождества Пресвятой Богородицы 1793 года[1]. Уже несколько недель благословенные нивы Прованса жгло беспощадное солнце. Однако в этот день горизонт с самого утра затянуло плотными фиолетовыми тучами, желтые подбрюшья которых то и дело озарялись сверкающими зигзагами молний. Громовые раскаты сотрясали прибрежные скалы, тысячекратным эхом отражаясь от вспененных гребней волн.
Хлынул проливной дождь, никакой плащ не продержался бы против него более минуты. Одна надежда — спасительный кров, и все живое давно попряталось под крыши. Лишь одинокий путник, промокший до нитки, отважно шагал по дороге, ведущей через виноградники и оливковые рощи к городку Боссе. Пропитанная дождем легкая летняя одежда плотно облепила его стройную крепкую фигуру, но это, казалось, ни в малой степени не смущало спутника. Его моложавое лицо то и дело расплывалось в довольной улыбке, а танцующая походка была, ни дать ни взять, как у праздного гуляки, которому вовсе незачем куда-то торопиться.
На самом краю городка, у дороги, стоял небольшой дом. Над дверью его красовалась вывеска с полустертыми буквами: «Таверна дю руссийон». Не обращая внимания на дождь, путник не спеша подошел к дому, сдвинул шапку на затылок и, подбоченившись, внимательно стал разглядывать надпись.
— «Таверна дю руссийон», ишь ты! — воскликнул он. — Зайти, что ли? Может, там и на самом деле подают настоящий руссийон[2]? Да нет, больно домишко-то неказистый. Пойду-ка я лучше дальше, мокрее все равно не буду. Вода — чудесный дар небес, только бы вино ею не разбавляли. Итак, решено, рулю дальше и якорь бросаю не раньше, чем на рыночной площади.
Не успел он, однако, повернуться, чтобы продолжить свой путь, как дверь отворилась и на пороге появился человек, в котором сразу можно было угадать хозяина таверны.
— Куда же это вы? — прогудел из-под сизого носа сиплый пропитой голос. — Хотите захлебнуться в этом ливне?
— Ничуть, — ответил путник. — Непогода меня не одолеет, разве что ливень из ваших бочек…
— Тогда заходите скорее, потому как, похоже, у нас одинаковые вкусы, а я не из тех, кто травит добрых граждан дрянным вином.
— Ну что ж, поверю вам на слово и лягу в дрейф на пяток минут. О-ля-ля, а вот и новый парень на борту!
Последние слова он произнес, уже вступив в помещение и отряхиваясь, словно мокрый пудель. Хозяин услужливо придвинул ему стул, и путник уселся в ожидании обещанного вина.
Маленький зал таверны выглядел в высшей степени воинственно. Он был битком набит солдатами Конвента[3]. Не считая последнего гостя и самого хозяина, там был один-единственный штатский — миссионер Святого Духа[4]. Священник тихонько сидел в уголке и, казалось, целиком ушел в свои думы, не замечая окружающих. Маленький и скромный, был он, видимо, наделен недюжинным мужеством: появиться в сутане среди дикой солдатни — для этого требовалась отвага. Во Франции в те дни все духовные ордена были упразднены, и от всех лиц духовного звания требовали присяги на верность республике. С теми, кто эту присягу отвергал, поступали как с мятежниками. И не приходилось сомневаться, что храбрость маленького миссионера при подобных обстоятельствах в любую минуту могла обернуться для него крупными неприятностями.
К столику еще не успевшего обсохнуть незнакомца, слегка пошатываясь, подошел пышноусый тамбурмажор[5].
— Эй, гражданин, откуда путь держишь?
— С верховьев Дюранса[6].
— И куда же?
— В Боссе.
— Что тебе там надо?
— Навестить друга. Ты что-нибудь имеешь против этого?
— Хм-м-м! Может, и так, а может, и нет.
— О-о-о! — с едва скрываемой иронией протянул незнакомец. Он положил ногу на ногу, скрестил руки на груди и устремил на тамбурмажора взгляд, в котором можно было прочесть все, что угодно, кроме восхищения. Этому молодому человеку было никак не более двадцати двух — двадцати трех лет, но высокий лоб, густые брови, властный взгляд, орлиный нос, энергично очерченный рот, крепкая загорелая, не привыкшая к воротничкам шея, широкие плечи при гибком телосложении — все это производило впечатление независимости, некой необычности и невольно внушало уважение.
— Чему ты удивляешься, гражданин? — спросил унтер-офицер. — Уж не полагаешь ли ты, что к главной штаб-квартире в Боссе может пройти любой, кому заблагорассудится?
— Нет, не полагаю. А вот ты, гражданин тамбурмажор, похоже, полагаешь, что тебе позволено лезть к любому со своими расспросами?
— Молчать! Каждый солдат обязан охранять безопасность своей армии! Как твоя фамилия, гражданин?
— Сюркуф[7], — ответил спрошенный с легкой ухмылкой в уголке рта.
— Имя?
— Робер.
— Кто ты?
— Моряк.
— А-а-а, так вот почему ты, словно утка, столь беззаботно плескался там, на улице! Кто тот друг, которого ты хочешь навестить?
— Гражданин гренадер Андош Жюно.
— Андош Жюно, адвокат?
— Да, тот самый.
— Да это же мой добрый приятель! Откуда ты его знаешь?
— Мы встречались с ним в Бюсси ле-Гран, где он родился.
— Точно! Ты не врешь, гражданин Сюркуф. Жюно служит в нашей роте. Я провожу тебя к нему. Но прежде ты должен выпить с нами.
— А что вы пьете?
— Здесь только один сорт, как на вывеске, — руссийон. Вино крепкое, хотя и очень мягкое. Попробуй-ка!
Хозяин притащил большой кувшин своего фирменного напитка, и все солдаты дружно протянули стаканы, предвкушая удовольствие выпить за счет моряка.
После первого тоста Сюркуф предложил всем наполнить еще по стакану и снова выпить. Однако, заметив постную физиономию усомнившегося в его платежеспособности хозяина, он вытащил из кожаного бумажника пачку ассигнаций и швырнул ее на стол. Жест этот был встречен всеобщим ликованием: денег хватало с лихвой, и хозяин еще раз наполнил кувшин. На сей раз не обошли вниманием и миссионера, которому до этого не перепало еще ни глотка. Тамбурмажор подошел к его столику и потребовал:
— Встань, гражданин, возьми стакан и выпей за здоровье Конвента, выкинувшего папу римского из страны!
Священник поднялся и взял стакан. Однако вместо требуемого тоста тихо, но твердо сказал:
— Не для богохульства дал нам Господь эту благодать. В вине — истина, и я не хочу произносить слова лжи. Я пью за здоровье святого отца в Риме. Да хранит его небо!
Не успел он, однако, поднести вино к губам, как кулак тамбурмажора вышиб стакан из его руки, так что осколки брызнули по полу.
