— Мы только и делаем, что читаем газеты. Организуя интервенцию в Россию, они, естественно, боятся, что наш груз попадет не в те руки. И в этом случае я тоже с ними не могу не согласиться.
— Вполне резонно, мамочка моя, мы тоже не хотим, чтобы наше оружие попало бог знает кому. Но оружие нужно фронту. Наши солдаты без винтовок, стрелять нечем, патронов нет! Наверно, и подлинно прогрессивные силы, ну, те, за которыми народ, лучшие люди России, — тоже плохо вооружены.
— Кого вы имеете в виду?
Воин Андреевич задумался. Он никогда не был революционером. Потомственный моряк, дворянин, он превыше всего ставил силу и честь русского флота и, размышляя о будущем России, представлял ее как величайшую морскую державу. Как реально мыслящий человек, он также понимал, что морское могущество немыслимо без мощной промышленности и высокого уровня всего народного хозяйства, а следовательно, и серьезной перестройки николаевской России. Политический строй он представлял смутно, целиком доверяя прогрессивным силам. Он верил в здравый смысл русского народа и был глубоко убежден, что если он взялся за дело, то выполнит его как надо. И даже образно сравнивал государство с кораблем, который нуждается в серьезном ремонте. И русские корабельные мастера сменят рангоут, заделают пробоины, соскребут ракушки с подводной части, просмолят и, если надо, то и заменят командира, — словом, выполнят все «по фор-Ste», как говорят матросы.
Последний вопрос смутил Воина Андреевича.
Действительно, кто эти прогрессивные силы и настоящие «корабельные мастера»? Он не особенно доверял газетным сообщениям, в которых большевики изображались в самом неприглядном свете. То, что они делали, не походило на «ремонт», они ломали старый корабль вместе со стапелями. «Так, может, они хотят построить новый? Или ломают не только они, но и старая команда корабля, которая хочет, утонув, ничего после себя не оставить?»
— Может, вы считаете прогрессивной силой большевизм? — насмешливо щурясь, спросил старший офицер.
— Что вы все большевиками меня попрекаете? Никакой я не большевик, вы это прекрасно знаете и не можете не знать, что в ругани по их адресу надо разобраться. Все, что здесь пишут о большевиках, рассчитано на обывателя, на собственника, который боится за свои капиталы и безропотно снесет повышение налогов, деньги от которых пойдут на «крестовый поход» против большевиков. Но ведь давно известно, «что русскому здорово, то немцу смерть». А, мамочка моя! — Воин Андреевич заливисто засмеялся, довольный, что так ловко вывернулся из трудного положения.
Старший офицер только пожал плечами.
Между тем кебмен осадил Пегги и так закончил свою речь, длившуюся с малыми перерывами от управления портом до причала:
— Я понимаю, джентльмены, что с вами поступают самым свинским образом все это время, да и сейчас, я вижу, обошлись с вами тоже не так, как надо. Это не только мое мнение, джентльмены. Пока я вас ждал возле управления военным портом, то мимо проезжал Томми Глассон, может быть, вам встречался рыжий кебмен на белом мерине, конь у него не особенно завидный, моя Пегги против него — королева, зато сам Томми стоящий парень, так вот Томми и сказал мне, что ему хочется всыпать нашему адмиралу и даже самому первому лорду адмиралтейства за такие штучки… Благодарю вас, джентльмены, но здесь больше на целый шиллинг!
— Это для Пегги, — сказал Воин Андреевич. — Королева должна прилично питаться.
— Она и так не в обиде на меня, но, если вам угодно, мы с ней выпьем по лишней кружке пива. Да, да, джентльмены, иногда я балую мою девочку кружечкой пивка, для бодрости, сами подумайте, какие у нее радости?
Матросы на вельботе гребли, выжидательно посматривая на свое начальство, гребли с азартом, как на призовых гонках. Рулевой Трушин при каждом гребке подавался вперед, а когда матросы заносили весла, то откидывался назад, — точно соразмеряя время, затрачиваемое гребцами на каждое усилие.
Когда проходили мимо миноносца, ожидавшего разрешения войти в док, старший офицер улыбнулся, вспомнив кебмена:
— Простой извозчик, а в курсе всех политических событий. И если исключить некоторую грубость, то судит он вполне правильно. Вот что значит дух демократии, привитый с детских лет, ах как нам далеко до такого состояния! Я имею в виду народ, конечно, простой народ.
— Наши глубже смотрят в корень вещей. Кое-какие сведения доходят и до меня о диспутах на баке. Знают, что хотят, и, по слухам, уже кое-чего добились там, дома, а здесь одна видимость. Вся эта демократия так же влияет на ход истории, на события, мамочка моя, как крик вон тех чаек на погоду. Погода делается где-то там, — командир неопределенно махнул рукой, — а политические события — в Лондоне. Так что будем сидеть у моря и ждать погоды.
— Ожидание не всегда лучшая из возможностей…
Воин Андреевич пристально посмотрел на своего старшего офицера, многозначительно крякнул, затем перевел взгляд на сосредоточенные глаза гребцов, внимательно взглянул на орлиный профиль рулевого и сказал:
— Славный денек. Февраль, а уже полная весна, да и местная зима насквозь пропитана весной. Вот только туманы иногда наносит, но здесь они довольно редки. Вообще в Корнуэлле прекраснейший климат, мягкий, теплый. Трушин!
Рулевой перестал раскачиваться, но не повернул головы к командиру, продолжая зорко, по уставу глядеть вперед.
— Трушин, как, по-твоему, погода установится?
— Наверное, нет еще, покуражится малость. По чайкам видно, да и вон по тем облакам, что, как кисель, нависли. Да нам и на руку, ваше высокоблагородие, гражданин капитан второго ранга, — рулевой сверкнул ослепительными зубами.
Гребцы тоже заулыбались.
Полное лицо командира, обрамленное сероватыми баками, приняло хитроватое выражение.
— Посмотрим, посмотрим, — сказал он, постукивая пальцами по планширю. Матросы, хорошо знавшие своего командира, подметили затаившуюся тревогу в его серых глазах.
Предсказание рулевого Трушина исполнилось, хотя барометр и держался на «Ясно»: с холмов Корнуэлла в залив пополз зеленоватый туман. Корабельный кот Тишка, прикорнувший было на теплой парусине грота, нехотя спустился по вантам на палубу и затрусил на камбуз.
Яркая электрическая лампа под зеленым абажуром, свисающая с потолка салона, освещала морскую карту, разостланную на столе. Старший офицер провел остро отточенным карандашом вдоль линейки и отодвинул ее на контуры обрывистого берега. Тонкая линия курса от мыса Пенли на западной оконечности залива Плимут-Саунд пролегала между скалами Эддистон и банкой Вест-ратс, затем под прямым углом уходила в просторы Атлантики.
