Перед зданием конторы с якорями у входа собиралась пёстрая, галдящая толпа моряков. Моряки говорили о своём, малопонятном:
— Под Кергеленом работали. Голова-ноги все пять месяцев. Тральцы, как сволочи, горбатили. Дуплетом. Два плана дали. Думали хоть в Луи зайдём. Фиг там. Мапутовка. Вот вам, парни, и отоварка, и флаг в руку: за первое место в соцсоревновании…
— В Адене самолёт в стаю фламинго при посадке угодил. Метров с пятидесяти на полосу шмякнулись. В рубашках родились: две турбины всмятку, в хвосту — пробоины, хоть задом героически затыкай. Трое суток на пляжу провалялись, пока Аэрофлот лайнер на замену подогнал…
Третий стоял в группке коллег перед входом в управу, у доски почёта, и покуривая, слушал трёп одного из коллег.
— Помнишь, в девятой роте учился блэк, Антонио? Приходил на «Звезду Черноморья». Безработный. Государственная компания разорилась, пока он у нас в Союзе учился. Ну, покормили хоть парня от пуза…
За спиной Третьего, на доске почёта, висела фотография. Капитан был всё в той же бородке-эспаньолке, но уже в кителе другого, не старорежимного, фасона с морфлотовскими погонами. Капитан глядел вдаль. Трёп плавсостава ему был малоинтересен.
— «Шедар»? — переспросил коллега.
— Так они на ремонте в Мапутовке стоят. Первая группа только 29-го из Шереметьево вылетает…
Начинают бить тамтамы. Шереметьево. «ИЛ» выруливает на полосу. В салоне паиньки-стюардессы, запинаясь по-английски, учат пассажиров пользоваться спасжилетами.
Тамтамы убыстряют ритм. Равнина облаков под крылом. Заход на посадку. Саванна. Из иллюминатора уже можно различить бегущих под крылом жирафов.
Ещё быстрее. Международный аэропорт. Вездесущие немцы-туристы в шортах. Старички и старушки в хороших очках и с «аусвайсами», повешенными на шею. Чернокожие полуголые люди бросают кирпич по цепочке. Что-то строят возле стоянки автобусов. На флагштоке — национальный флаг Мозамбика с калашниковым на полотнище.
Ритм ускоряется. Автобус мчится по шоссе. Из окна видны хижины гетто из самых экзотичных материалов, вроде картона или гофрированного пластика. Барахтаются в грязной жиже пересыхающего канала голые ребятишки.
Центр города. Облезшие здания. Мусор на улицах. Городской икарус с выдавленными стёклами, из окон и дверей гроздьями свисают жизнерадостные белозубые пассажиры.
Порт. Пакгауз с лозунгом и обафриканенными Марксом-Лениным на побелке. Люди в хаки с кобурами на ляжках. Поросшая бурьяном узкоколейка и сошедшие с рельсов вагоны около причала. Два парохода у пирса. Один — безбожно ржавый. Второй — свежевыкрашенный. Люди с сумками, баулами поднимаются на борт по парадному трапу. По причалу, взрёвывая, едет танк Т-54. Везёт на броне штабель досок.
Дробь, обрывающаяся протяжным гудком: «супер» проходит мимо стоящего на рейде дока с русским «ТИХИЙ ХОД» аршинными буквами на борту, и направляется на выход в море.
Гудок затихает. Панорама сказочного города с пальмами и виллами на набережной и очень привлекательными с моря многоэтажками, оставшимися ещё от португальцев.
Били тамтамы. Третий шёл по бесконечному конторскому коридору к двери с табличкой «Отдел мореплавания».
— А, Альбанов! Заходи-заходи… — поприветсвовал его бодрый голос, стоило ему заглянуть в приоткрытую дверь. Хлопок двери оборвал бой тамтамов.
Толпа у входа с якорями уже рассосалась. Третий пытался подкурить беломорину, но спички чиркали и ломались.
Александр, не пора ли уже на зажигалки переходить? — посоветовал чей-то голос. Третий оглянулся на голос, и губы его сами собой расплылись
в идиотскую улыбку. На лавочке, под доской почёта, развалившись, сидел Корефуля. Огонёк зажигалки вспыхнул в протянутой руке. Вальяжный, с иголочки одетый Корефуля в этот момент был похож на героя рекламного клипа, прославляющего зажигалку «Зиппо».
— Ну? — спросил Корефуля, как только Третий подкурил.
Графинчик с коньяком официант поставил в самую середину натюрморта из тарелок с цыплятами табака, рюмками, салатиками, пиалами с водой и ёмкостями с соусом. Официант был в накрахмаленной сорочке и бабочке, и обслуживал без подобострастия, но проворненько.
— Нет, мужики. Работа, — твёрдо отказался он от предложенной Корефулей рюмки.
— Что там управа ваша, не прогнила ещё до основания?
— О, ты глянь:»Ваша!» — передразнил Корефуля.
— Быстро ты в ресторане акклиматизировался, Юрасик. Конечно, при цыплятах, это тебе не при макаронах по-флотски…
— Ладно, нужно чего будет, свистните… — собрался уходить официант.
И Корефуля тут же свистнул в два пальца.
— Музыка в твоём гнусном заведении имеется?
— Кориф, ты меня обижаешь. Ты меня уже обидел. Хоть цыган с медведем.
Через некоторое время действительно взвыло «Не сыпь мне соль на рану». Видимо, официант считал Добрынина музыкой.
— Уникальный поварёнок. Пищу профессионально ненавидит. Дед как-то минут на пятнадцать подзадержался в машине, а у Юрасика всё уже на корм рыбам пошло, и посуда с содой выдраена, — объяснил Корефуля.
— А ты как, всё бичуешь?
— В отстое, — подтвердил Третий.
— Ну, со свиданьицем. Сколько мы не виделись? Год?
Коньяк в графинчике убывал. С вытекающими последствиями. Оба приятеля уже пребывали в фазе задушевных разговоров.
— Знаешь, Ром, я уже привык. Была бы крыша над головой, наверное, вообще ничего не хотел бы. Мне уже плевать на всё с высокой колокольни. Суета эта в отделе, подсиживания вечные… Не хочу. Слава богу, ни жены, ни спиногрызов. Меня Веретенников на «Копет-Даг» планировал. Третьим. Ну, сижу себе, не рыпаюсь. Время подходит — он уже в загранкомандировку укатил. А у Медведева — своя очередь. Хоть номерок на руке записывай, мать их…
— На руке не номерки писать надо. На руке надо ворс иметь. Дай ты ему на лапу — уйдёшь в рейс мигом.
— Медведеву?
— Ему самому. Все они одним миром… Пусть не лично в руки, через Шехеризаду Иванну, но и ему отломится. Нашёл бессребреника. Кушать всем хочется.
— Ром, я пустой. На наше «пособие по безработице», сам знаешь, не прожить. Всё, что от пальмасов было, уже с характерным свистом…
— Отдолжить что-ли не у кого? У меня хотя бы.
— Ром, кончай гнилой базар. Почему мы с тобой должны платить за возможность ра-бо-тать? Мы ж не круиз в Японию по блату пробиваем, работа у нас такая: рыбу ловить.
— Не работать, а ЗА-работать. В отстое сидеть — тоже работа. Или на местном флоте — работа, и ещё та. Платят по-разному.
— Но в случае с Косолапычем я очень сомневаюсь. Он не берёт.
