— Недовольство?! Некоторое недовольство?! — закричал Ван де Вельде, падая в кресло и хватая ртом воздух, как вытащенная на берег рыба. Немного придя в себя, он продолжил: — Вы первым узнаете, Шредер, каково это недовольство. Я с величайшим осуждением отсылаю вас в Амстердам. Вы отплывете через три дня на борту «Вельтевреден», который сейчас стоит на якоре в заливе.
Через пустые окна он показал на корабли, стоявшие на якоре у линии прибоя.
— На том же корабле в Амстердам отправится мой отчет, где я осуждаю вас в самых сильных выражениях. Вы лично ответите перед Семнадцатью. — Он издевательски посмотрел на полковника. — Ваша военная карьера кончена, Шредер. Советую вам открыть публичный дом — вы продемонстрировали значительную склонность к подобным занятиям. Прощайте, полковник Шредер. Сомневаюсь, что мне когда-нибудь еще выпадет удовольствие наслаждаться вашим обществом.
Страдая от оскорблений губернатора так, словно получил двадцать ударов плетью, Шредер сошел по лестнице. Чтобы дать себе возможность успокоиться, он остановился, разглядывая повреждения, нанесенные зданию взрывом. Арсенал был уничтожен, превращен в груду камней. В северном крыле балки крыши разбиты и обуглены в пожаре, начавшемся после взрыва, но внешние стены сохранились, а остальным зданиям причинен лишь поверхностный ущерб.
Часовые, которые еще вчера, завидев полковника, вытягивались в струнку, сейчас не торопились приветствовать его, а когда наконец вяло отсалютовали, один при этом нахально улыбнулся. В небольшой общине колонии новости распространялись быстро, и, очевидно, весь гарнизон уже знал о его отстранении от службы. Якобус Хоп, должно быть, с удовольствием распространил эту новость, решил Шредер и обрушился на часового:
— Убери эту ухмылку с лица, парень, или, клянусь Господом, я сотру ее своей саблей!
Тот мгновенно стал серьезным и вытянулся, устремив вперед застывший взгляд. Но когда Шредер пересекал двор, Мансеер и другие надсмотрщики перешептывались и обменивались ухмылками. Даже некоторые из вновь пойманных заключенных, которые теперь в цепях устраняли причиненный взрывом ущерб, бросали работу и искоса посматривали на него.
Человеку такого гордого нрава трудно было перенести подобное унижение, и полковник подумал, что гораздо хуже будет, когда он вернется в Голландию и предстанет перед Советом Семнадцати. О его позоре будут шуметь во всех тавернах и портах, во всех гарнизонах и частях, в гостиных богатых домов и поместий Амстердама. Ван де Вельде прав. Он станет изгоем.
Он широким шагом миновал ворота и прошел по мосту через ров.
Шредер не знал, куда идет, но направился к берегу и постоял немного, глядя на море. С трудом совладав с бурей чувств, он принялся искать выход: как уйти от презрения и насмешек, которые он не в силах вынести.
«Покончу с собой, — решил он. — Это единственный возможный выход». Но тотчас все в нем восстало против подобной трусости. Он вспомнил, какое презрение внушал ему офицер, который из-за женщины вложил ствол пистоли себе в рот и снес выстрелом половину черепа.
— Это для труса! — вслух сказал Шредер. — Не для меня.
Однако он понимал, что не сможет нарушить приказ Ван де Вельде о возвращении в Голландию. Не мог он и оставаться на мысе Доброй Надежды или уплыть в любую другую голландскую колонию. Он изгнанник и должен искать прибежище там, где никто не знает о его позоре.
Он принялся разглядывать корабли в заливе. Вот «Вельтевреден», на котором Ван де Вельде хочет отправить его назад, на суд Семнадцати. Взгляд Шредера перекочевал к трем другим голландским кораблям, стоявшим поблизости. На голландском он плыть не может. Но иностранных кораблей всего два. Один — португальский работорговец, идущий на рынки Занзибара. Сама мысль о плавании на таком корабле внушает отвращение, тем более что исходящее от него зловоние ощущалось даже не берегу. Второй корабль — английский фрегат, и, судя по виду, корабль спущен на воду недавно и оснащен на славу. Все снасти новые, атлантические штормы лишь слегка ободрали краску с бортов. Фрегат похож на военный корабль, но Шредер слышал, что это вооруженное купеческое судно, принадлежащее частному лицу. Полковник отчетливо видел на транце корабля его название — «Золотой куст». Вдоль борта пятнадцать орудийных портов; фрегат демонстрирует свое вооружение, легко покачиваясь на волнах, но Шредер понятия не имел, откуда он пришел или куда направляется. Однако он точно знал, где все это можно выяснить, и, покрепче посадив шляпу на парик, пошел вдоль берега к ближайшему скоплению жалких хижин, где располагались бордели и пивные для моряков.
Даже в такой час утра остерия была полна народу, и в помещении без окон было темно и душно, все пропахло табаком и испарениями дешевого алкоголя и давно немытого человеческого тела. Девки в основном туземные, но есть и две-три белые женщины, которые слишком состарились и подурнели, чтобы работать даже в портах Роттердама или Сен-Пола. Они каким-то образом находили корабли, которые доставляли их на юг, и, как крысы, выбирались на берег, чтобы провести последние дни в этом жалком окружении, пока французская болезнь не добьет их окончательно.
Положив руку на рукоять сабли, Шредер резкими словами и высокомерным видом очистил для себя маленький столик. Сев, он подозвал одну из потасканных шлюх, служивших одновременно подавальщицами, и велел принести кружку пива.
— Где сидят моряки с «Золотого куста»? — спросил он, бросив на грязный стол серебряный риксдалер.
Шлюха схватила щедрую подачку и спрятала под лифом грубого платья, а потом кивком показала на стол в углу комнаты, за которым сидели трое моряков.
— Отнеси этим господам горшок с той мочой, что вы здесь подаете как пиво, и скажи, я за него заплатил.
Выходя из остерии полчаса спустя, Шредер знал, куда направляется «Золотой куст», а также как зовут капитана и каков его нрав. Спустившись к воде, он нанял шлюпку и приказал везти себя на фрегат.
Якорная вахта на борту «Золотого куста» заметила его, едва шлюпка отошла от берега; по одежде и манерам моряки заключили, что он занимает важное положение. Когда Шредер окликнул матросов на палубе и попросил разрешения подняться на борт, плотный краснолицый старшина-валлиец встретил его и провел на корму в каюту, где ему навстречу поднялся капитан Кристофер Левеллин. Усадив гостя, он предложил Шредеру оловянную кружку с портером. Капитан испытал явное облегчение, обнаружив, что гость хорошо владеет английским. Левеллин признал в Шредере джентльмена и равного себе и заговорил с ним открыто и откровенно.
