— Весь Бристоль только об этом и судачит! — взахлеб рассказывала последние новости Сьюзен, вернувшись из города. — Из наших только одно судно спаслось. В экипаже одни иностранцы: все смуглые, черноволосые, с золотыми сережками в ушах и по-английски ни бельмеса не понимают. Как они умудрились выдержать ураган, не потеряв ни паруса, ни снасти, ума не приложу. В порту поговаривают, что капитаном у них, должно быть, сам сатана, а иначе чем объяснить такое везение?
Портовые кумушки даже не догадывались, как близки они к истине в своих рассуждениях, но тогда я об этом и не подозревала.
Заинтриговавший всех таинственный капитан и был тем самым «важным гостем», ожидавшимся к обеду Обеду, которому, увы, не суждено было состояться. Обожаемый отцом ростбиф пережарился и подгорел, а заказанный им на десерт пышный пудинг позабытый в духовке, перетомился и засох, стал жестким, как пушечное ядро. Сьюзен успела только распустить мне волосы и начать их расчесывать, когда внизу раздался чей-то громкий крик, сменившийся топотом ног. Потом снова крики и возбужденные голоса по всему дому. Я была неодета, поэтому Сьюзен одна спустилась вниз, чтобы выяснить, что случилось. Вернулась она через несколько минут, бледная и потрясенная.
— Что там такое? — спросила я с нетерпением, отвернувшись от зеркала.
— Беда, мисс, — ответила она чуть слышно, и глаза ее наполнились слезами. — С вашим отцом совсем плохо. Они сейчас поднимают его наверх.
Я вылетела из комнаты, в чем была — корсете и нижней рубашке, — и застыла на пороге, в ужасе взирая на скорбную процессию. Роберт шел первым, спиной вперед. Голова отца свесилась на грудь, а правая рука повисла, задевая за ступеньки. Сзади пыхтел лакей, поддерживая хозяина под коленки. Я сбежала по лестнице, чтобы помочь, и подхватила свисавшую руку. Она оказалась безжизненно вялой и неожиданно тяжелой. Бережно уложив ее отцу на грудь, я заглянула ему в лицо. Оно было землисто-серым, без единой кровинки, челюсть отвисла, а обращенную ко мне щеку изрезали тяжелые складки. Полуоткрытые глаза с налитыми кровью белками невидяще смотрели в потолок.
— Он?.. — Я беспомощно посмотрела на Роберта.
Тот понял меня без слов и только хмуро покачал головой:
— Еще жив. За доктором уже послали.
Они отнесли отца в его спальню и уложили на кровать. Роберт послал лакея за горячей водой и чистыми простынями, сам же встал у изголовья, со слезами на глазах глядя на распростертое тело. Я на цыпочках удалилась, оставив отца на его попечение.
— Хозяйка говорит, у него апоплексический удар, — сообщила Сьюзен. — Те же симптомы, что и у покойного мистера Уилкса. Уж ей ли не знать!
Приехавший доктор только руками развел: медицина в подобных случаях бессильна. Все ожидали, что мачеха тоже сляжет, но после первого потрясения та взяла себя в руки и собственноручно написала два письма: одно Генри в Лондон, другое Неду в полк. Отец умер на третий день, так что братья приехали вовремя, чтобы успеть попрощаться с ним. Когда стало ясно, что конец близок, мы все собрались у его смертного одра. Генри и Джозеф стояли по правую и левую руку у изголовья, а мы с Недом — в ногах, с трепетом прислушиваясь к хриплому, прерывистому дыханию умирающего и мучительно сознавая, что каждый вдох или выдох может оказаться последним. Все эти дни отец находился без сознания, но перед самой смертью пришел в себя, приподнял голову, огляделся, схватил Генри за рукав и притянул к себе. Оба старших брата склонились над ним. Последние слова отца были тихими и неразборчивыми, и я ничего не расслышала, но братья, очевидно, поняли и согласно кивнули.
— Мы обещаем, отец, — сказали они в один голос.
Пальцы его разжались, глаза закрылись, голова бессильно упала на подушку.
Подъездную дорожку перед домом щедро посыпали соломой, чтобы приглушить звуки конских копыт я колес прибывающих экипажей. По обычаю, повернули к стене все зеркала, закрыли ставни и задернули занавески и шторы. Тело отца положили в столовой, окружив частоколом высоченных восковых свечей. Роберт нес у гроба бессменную вахту. С утра до вечера в дом стекались близкие, друзья и просто знакомые, чтобы отдать последнюю дань усопшему и выразить свои соболезнования вдове и детям. Они мягко ступали по коврам и разговаривали вполголоса, но ни для кого не было секретом, что большинство визитеров являлись нашими кредиторами и, естественно, им не терпелось выяснить, что станется с их капиталовложениями. Интересы инвесторов не терпели отлагательства, и многие из них предъявляли свои претензии, не дожидаясь похорон. Чтобы смягчить наиболее настойчивых, Генри усиленно угощал их «бристольским молоком» [12] и печеньем, заверяя на словах, что все в порядке и никто не пострадает. Кредиторы уныло потягивали шерри, смахивая с обшлагов крошки бисквита, но в конечном итоге все же соглашались предоставить Генри небольшую отсрочку для улаживания отцовских дел.
— Больше я ни о чем и не прошу, — благодарил старший брат. — Всего лишь немного времени.
Однако, отделавшись от гостей, Генри тут же удалялся в библиотеку, где проводил нескончаемые часы над договорами, заемными письмами и прочими обязательствами. Возвращался он оттуда поздно вечером, мрачный, усталый и с воспаленными глазами. Разорение нашей семьи выглядело свершившимся фактом, и только чудо могло спасти нас от полного краха и нищеты. Кредиторы дали согласие подождать до погребения, но все понимали, что они явятся вновь и заберут последние оставшиеся крохи.
Уж не знаю, какому богу он молился, однако нашим избавителем от позора и долговой тюрьмы стал тот самый капитан-иностранец, одержавший победу над ураганом. Прибыл он из Бразилии, а звали его Бартоломе. Он появился у нас в доме за день до похорон отца. Одно его присутствие вызвало всеобщее любопытство и шушуканье по углам. Для всех он был полной загадкой; даже братья не знали ни его фамилии, ни происхождения, ни возраста, ни места рождения. Казалось, он возник из ниоткуда, окутанный тайной и легендой, будто непроницаемым черным плащом. Полагаю, Бартоломе был ровесником покойного отца, но выглядел намного моложе. Парика он не носил, а в ниспадавшей на плечи густой черной шевелюре не было ни единого седого волоска. Подтянутый и худощавый, он был словно высечен из цельного куска железного дерева. Коротко подстриженные тонкие усики и бородка казались нарисованными на его оливково-смуглом лице.
Если верить ходившим в Бристоле слухам, в молодости он занимался пиратством и скопил огромное состояние, однако братья предпочитали считать его коллегой-плантатором, хотя и с довольно бурным прошлым. Дело в том, что ямайские владения Бартоломе вплотную примыкали к нашим, и они с отцом в течение многих лет были торговыми партнерами. Отец поставлял работников на плантации соседа, сам же, в свою очередь, занимался переработкой и реализацией произведенного на них сахара. Оказалось, Бартоломе уже бывал раньше в нашем доме, а накануне похорон приехал снова — выразить соболезнование и предложить помощь. Он провел несколько часов, запершись в библиотеке вместе со старшими братьями, а когда уехал, все наши семейные проблемы развеялись, как по волшебству.
