Зрелище было и вправду необычное и в какой-то степени трогательное, если бы не столь отвратительное существо целыми часами ползало по берегу на коленях, с бесконечным терпением выписывая палочки или рисуя неуклюжие буквы, которые, как ребенок, повторяло вслух, внимая объяснениям Доминика Ласса.
А тот, уверенный в том, что его похититель вполне способен выполнить свое обещание и отрезать ему руку, если он не научит его читать, всячески старался справиться с ролью учителя, поскольку благодаря этому освобождался от выполнения самой тяжелой повседневной работы на острове.
По взаимному согласию они выбрали для общения испанский язык, потому что в целом это был язык, которым оба владели достаточно хорошо; кроме того, значительная часть книг из библиотеки «Мадлен», которые удалось спасти, была написана на этом языке.
В то время офицеры крупных кораблей в своем большинстве также учили испанский, поскольку без этого языка было не обойтись, когда требовалось составить себе наиболее верное представление о землях и морских путях Нового Света.
С точки зрения судовладельцев и капитанов других стран, судовой журнал испанского корабля, дневник члена команды, лоция, в которой описывались направления ветра, течения, порты, где можно укрыться в шторм, или рифы и опасности ост-индских маршрутов и кругосветных плаваний, представляли собой поистине бесценное сокровище, ведь абсолютно достоверных морских атласов и карт попросту не существовало.
Ремесло «охотника за лоциями», или шпиона, выведывающего секреты путей плавания, процветало не одно столетие. Оно было прибыльным, пока однажды капитаны и судовладельцы не сделали вывода — почти всегда это происходило вследствие того, что им пришлось рисковать судном, а то и собственной жизнью, — что в результате действий мошенников повсеместно имеют хождение больше поддельных лоций, чем действительно достойных доверия.
Луису из Убеды, андалузскому боцману, удалившемуся на покой, удалось разбогатеть и прославиться весьма любопытным способом: он продал голландцам более двадцати «судовых журналов» — причем гарантировал их подлинность, — в которых со всеми подробностями объяснялось, как безопасно добраться до самых надежных портов Тихоокеанского побережья, от Вальпараисо до Панамы, включая порт Ла-Пас. Андалузец не придал значения одной маленькой детали, наверняка неизвестной ему самому. Ла-Пас располагается на высоте четырех тысяч метров, в глубине суши, посреди горной цепи Анд.
Впрочем, это, в конце концов, были всего лишь мелкие курьезы, и испанский язык, несмотря на плутовские проделки, по-прежнему был необходим мореплавателям любой национальности.
Вот почему спустя месяц Игуана Оберлус расположился на своем излюбленном месте — скале на вершине обрыва — и начал читать вслух по слогам первые главы романа «Дон Кихот». По мере понимания прочитанного он удивлялся тому, какие невероятные приключения могут произойти с человеком на суше, — ведь до сих пор он и предположить не мог, что такое может случиться, поскольку пребывал в абсолютной уверенности, что во всем, что непосредственно не связано с морем, почти нет никакого проку.
Через неделю он обратился к Доминику Ласса за разъяснениями: кое-что в отношении личности Дон Кихота и его оруженосца Санчо Пансы показалось ему непонятным. Его поразило открытие, что те были вымышленными персонажами, что на самом деле их не существовало, разве что это были карикатуры на людей, которые действительно могли жить на свете много лет назад.
— Ну и зачем тогда об этом рассказывать? — спросил он. — Зачем тратить столько времени и сил, чтобы описывать то, чего не было?
Француз попытался ему объяснить, призвав на помощь весь свой талант, что для писателя, наверное, важнее всего не то, были ли его герои подлинными людьми или нет, а возможность поделиться с читателями своими мыслями посредством таких персонажей.
— Ты думаешь, что Дон Кихот был сумасшедшим? — спросил он в заключение, впервые со времени пленения обратившись к Оберлусу на «ты».
— Конечно, — ответил тот.
— Почему? Потому что он видел мир иначе, чем остальные, или потому что он застрял в прошлом, которое, как старались убедить его современники, уже не существовало?
— Разве не сумасшедший тот, кто рвется в бой с великанами, которые на самом деле мельницы?
— Мне скорее уж придет в голову, что мельницы превращаются в великанов под действием колдовства и следует их одолеть, нежели вступить в конфликт с королем Испании, его огромной империей и тысячами солдат. А ты пытаешься…
— Ты называешь меня сумасшедшим?
— Я стараюсь тебе пояснить, что все зависит от того, с какой стороны посмотреть, — уточнил Ласса. — Дон Кихот стремился переделать мир, который ему не нравился, потому что он видел, что остальные были не такими, как он. Тем же самым занимаешься ты.
Игуана Оберлус немного подумал и произнес со всей серьезностью:
— Я не пытаюсь переделать мир. — В тоне его прозвучала убежденность в собственной правоте. — На сей счет я не питаю никаких заблуждений. Лишь собираюсь построить на этом, всеми забытом острове иной мир по собственным правилам, раз уж тот, что лежит за его пределами, меня отвергает и мне не подходит. Пусть забирают себе свой, однако тому, кто сунется сюда, в мой мир, придется приспосабливаться к тому, что из этого последует.
— Тебе следовало бы предупредить об этом, — сказал с иронией француз. — Повесить объявление в бухте и в месте высадки, чтобы всякий прибывший знал, что его ожидает. А то ведь они не будут знать, что попадают в иной мир.
Оберлус помолчал столько времени, сколько потребовалось, чтобы в очередной раз набить и раскурить трубку. После этого, глубоко затянувшись и выпустив дым, он сказал:
— Возможно, я так и сделаю. В тот день, когда я сочту себя достаточно сильным, я установлю на берегу щит с надписью: «Это королевство Оберлуса. Здесь имеет законную силу только его воля». — Он усмехнулся: мысль эта его позабавила. — Мне понадобится флаг, — прибавил он. — Не бывает королевства без флага. Ты умеешь рисовать?
— Немного.
— Ну вот и нарисуй мне флаг. Большой и красный, с огромной игуаной в центре. Тогда у меня будет собственный флаг, свой остров и подданные. Чего мне еще надо?
— Четверо подданных — негусто, — проговорил Доминик Ласса.
— Появятся и другие, не беспокойся. Уверен, скоро нас станет больше.
Однако Игуана Оберлус ошибся.
Число его подданных не увеличилось, а, наоборот, внезапно уменьшилось на четверть, что означало — как означало бы в любом другом королевстве мира — катастрофу.
