— Кто они? — опросил капитан боцмана, протягивая каждому руку.
— Это не японцы, Валерий Андреевич, а китайцы, — возбужденно пробасил Борилка.
— Китайцы? — удивился майор Грибанов, входя в салон. — Какими судьбами они здесь?
Он приветствовал их на китайском языке, поздоровался с каждым за руку. Те разом оживились, услышав родную речь из уст русского, переглянулись между собой, одобрительно заулыбались. Майор уселся против них, положив впереди себя белые сильные руки, такие же светлые, как и лицо. Он с интересом смотрел на китайцев.
Старик в японской одежде, назвавшийся Шао Мином, быстро вынул из-за пазухи большой лист бумаги, бережно сложенный вчетверо, развернул и с поклоном положил его перед русским майором.
Майор Грибанов с интересом стал вглядываться в текст, написанный простейшими иероглифами. Чем дальше он читал, тем становился все мрачнее; белесые его брови сошлись над переносьем, образуя глубокую упрямую складку.
— Черт знает, что делают! — вырвалось у него непроизвольно. Он поднял угрюмое лицо к Крамскову и Борилке. — Японцы истребили на острове Минами две тысячи китайцев-военнопленных, строивших им военные укрепления. Вот где еще остались освенцимы и майданеки!
И он продолжал читать. Не отрываясь от бумаги, объяснял содержание написанного:
— Сейчас, в связи с окончанием работ, японское командование решило истребить остальных девятьсот человек, чтобы скрыть тайну расположения укреплений. В ответ военнопленные подняли бунт. Они захватили баржу, чтобы отправить на ней больных и слабых и с ними — экземпляр настоящего акта. Скажите, — обратился он к Шао Мину по-китайски, — это я правильно читаю фамилию японского подполковника — Кувахара?
— Да, да, это помощник командующего, — подтвердил Шао Мин.
— Это самый лютый зверь на острове, — добавил высокий длиннолицый китаец. — Он лично срубил саблей головы около ста пятидесяти нашим товарищам. Он любил эти занятия и называл их „тренировкой самурая“.
— Как я понимаю, вы просите убежища и защиты? — спросил майор Грибанов Шао Мина.
— Да, иначе нас догонят и всех истребят.
— Валерий Андреевич, они просят убежища, — повернулся он к капитану и показал ему бумагу.
— Ну что ж, морской закон не разрешает нам отказать в убежище людям, терпящим на море бедствие, — ответил капитан. — Скажите, пусть они отправятся на свое судно и подводят его к борту. Начнем посадку. Сколько их там?
— Восемьдесят семь.
— Так много? Трудненько нам будет их разместить. Да и пропитать нелегко. Но это в конечном счете ничто по сравнению со спасением жизни людей.
Майор Грибанов объяснил Шао Мину, что капитан предоставляет им убежище.
— Но мы не можем подогнать баржу к борту парохода, — сказал Шао Мин. — Мы должны отпустить японский экипаж обратно, а он не должен знать, какое судно нас подобрало, — это в интересах вашей безопасности.
— Пожалуй, верно, — согласился капитан, выслушав перевод.
Пока майор Грибанов разговаривал с китайцами, в кают-компании появилась буфетчица с чайником горячего кофе. Глаза китайцев загорелись, руки их дрожали, когда они взялись за чашечки с дымящейся жидкостью. Обжигаясь, они с жадностью в один миг осушили посудины. Но никто не попросил новой порции, все чинно поставили чашечки возле себя.
— Еще лить, Валерий Андреевич? — тихо спросила буфетчица, страдальчески глядя на изголодавшихся людей.
— Налейте по одной. Да готовьте еще на восемьдесят три человека. Коку скажите, чтобы замесил тесто и к утру испек восемьдесят семь белых булок.
Посадка на пароход продолжалась довольно долго. Между баржей и „Путятиным“ ходили три шлюпки. Людей поднимали на борт сеткой-стропом при помощи стрелы и лебедки. Так ускорялось дело, да и не все китайцы могли подняться по штормтрапу. Когда последний китаец сошел с десантной баржи, Шао Мин сказал шкиперу японцу, что он может вести баржу на остров Минами. Тот не верил сказанному до тех, пор, пока не ушел за пределы слышимости предупредительных гудков парохода.
До самого утра спасенные мылись в матросском душе, пили кофе, отдыхали. Им никак не верилось, что они вдруг стали людьми и находятся в нормальных человеческих условиях.
Большинство спасенных были больны. По мере того как китайцев доставляли на судно, им сразу же оказывалась медицинская помощь. Судовой фельдшер не успевал один управляться, пришлось попросить на помощь военного врача капитана Андронникову, находившуюся среди пассажиров. Она и Грибанов в качестве переводчика всю ночь вели прием больных.
Уже рассвело, когда закончили работу.
— Я хочу на свежий воздух, Иннокентий Петрович, — устало проговорила Андронникова, снимая больничный халат. — Пойдемте на палубу, составьте мне компанию.
Они вышли на полубак. Густой серый туман по-прежнему лежал на море. Пароход почти стоял на месте. Вода чуть-чуть проглядывала в тумане, была гладкая, свинцовая.
— Устали, Наденька? — спросил Грибанов, когда они остановились у фальшборта. (Наденькой ее почему-то все называли на судне).
Андронникова была высокая, статная девушка с нежным смуглым лицом. Ее броская красота невольно привлекала взоры людей. На судне ее, пожалуй, все обожали и были её поклонниками. Трудно сказать, или не замечала она своей красоты, или не придавала ей никакого значения, потому что держалась хоть и строго, но просто, может быть, даже подчеркнуто просто, не одаряя кого-либо особым вниманием, не выказывая ни к кому особого расположения. Грибанов познакомился с ней еще в первый день плавания; как и все, он был очарован ею и не скрывал перед ней этого.
Сейчас смуглые щеки ее пылали свежим румянцем, большие черные глаза под широкими бровями вразлет, обычно немного хмурые, смотрели грустно и были особенно выразительными, прелестными.
— Устала не от работы, а от всего увиденного, — вздохнула она, заглаживая назад выбившиеся из-под берета прядки шелковистых волос. — Бедные люди, они все дистрофики в последней степени истощения. Иннокентий Петрович, а вы, должно быть, хорошо говорите по-китайски? — Она живо повернула к нему свое лицо и зябко стала кутаться в шинель, наброшенную на плечи.
— Почему вы так думаете?
— Они точно выполняли все, что я требовала, а вы переводили. Я заметила, что они с первого слова понимают вас. Я подумала тогда: „Как это здорово — знать языки других народов, уметь разговаривать с человеком любой национальности!“ Скажите, а вы и еще знаете какие-нибудь иностранные языки?
Грибанов, улыбаясь, ласково посмотрел на нее:
— Боюсь, как позавчера, обвините меня в хвастовстве. Помните, когда я рассказал о приключениях на пограничном катере?
