— Хорошо, — сказал капитан, — надеюсь на вашу сообразительность. — Он потоптался еще немного и ушел, а я, Роб, трясся от бешенства, хотя еще не понимал хорошо, для чего все это устраивается. И вот я поднялся в кубрик, вытащил у боцмана из-под подушки ключи, влез на палубу, отпер грот-трюм, положил ключи на старое место, открыл люк и спустился в тьму.
Все это я мог проделать свободно, потому что туман был гуще хороших сливок.
Он не испугался, когда я подошел к его углу, освещенному сальным огарком, а смотрел на меня так, как будто ожидал встретить во мне единомышленника. Но я сразу спросил:
— Что вы здесь делаете?
Тут он стал белым и некоторое время молчал. Потом начал быстро шарить в карманах и ткнул меня в грудь дулом револьвера в тот самый момент, когда я приставил к его лбу дуло своего. Так мы стояли с минуту, затем он сказал:
— Вы можете получить хорошие деньги, стоит вам только молчать об этом.
— Так, — возразил я. — Вы будете топить судно с мошенником капитаном, а я — хлопать глазами.
— Фирма получит большую страховую премию, — говорит он. — И на вашу долю перепадет куш.
— А пассажиры? Команда?
— Что делать? Жизнь — борьба, — тут он так нагло пожал плечами, что мне захотелось плюнуть в его серые рачьи глаза. — Мне нужно много денег, и я добываю их.
Вся эта махинация, Роб, так меня ошеломила, что я некоторое время стоял дураком. А он, видя, что я хлопаю глазами, приободрился.
— Ну что же, — говорит, — вы, конечно, боитесь бога, греха. Прав сильный и хитрый.
— Сеньор мошенник, — отвечаю я ему, — насчет этого помолчим. Всякий мыслит по-своему. Некрасиво то, что вы затеваете, и даже могу сказать — безобразно!
— Почему же? — спрашивает. А от его дула у меня спирает под ложечкой, да и у него красное кольцо над бровью.
— А потому, — говорю, — что все на свете имеет свое течение. И жизнь человеческая тоже. Хорошо живет человек или плохо, а песню свою ему допеть нужно до конца. Или, например, пассажир, — он стремится к своей цели и вас не трогает.
— Так, так, — тихо говорит он, нажимая собачку. Чикнуло — попался плохой патрон, бедняк. Впрочем, он не успел и пожалеть об этом, потому что я спустил курок.
После этого, Роб, я возился с час, пока устранил все следы этой неприятной истории. Жил этот неудачник в большом деревянном ящике с отверстиями для воздуха, и посмотрел бы ты, как все было хорошо приспособлено — мы погрузили его под видом туалетного мыла. Недолго думая, я распорол большой тюк, выбросил оттуда товар и запаковал мертвеца наглухо.
— Кто-то идет, Ленур, — сказал мальчик, вскакивая и забирая пустую посуду. — Прощай! Но я не хочу тонуть, Ленур, слышишь?
— Тсс! Молчи! — Ленур продолжал скороговоркой: — Я не мог выбраться оттуда двое суток, потому что капитан и боцман (гвоздь им в голову!) перерыли весь товар, разыскивая приятеля. Лежал я под хлопковой кипой, а питался конфетами и сухой вермишелью. Молчи, пока я все устрою. Беги!
Когда на горизонте показались очертания берега, Ленур, выпущенный из карцера, стоял у руля, внимательно следя одним глазом за компасом, другим — за непроницаемым лицом капитана, расхаживавшего по мостику. Судно благополучно совершило плавание и готовилось войти в гавань.
— Капитан, — сказал вдруг Ленур, — не кажется ли вам, что из грот-трюма немного припахивает трупом?
Пожилой человек с седеющими бровями даже не обернулся. Прикрыв глаза рукой, он смотрел вдаль, потом резко подошел к вахтенному, глаза их встретились. Теперь по особенному, вызывающе напряженному взгляду матроса капитан понял, что Ленур все знает.
— По прибытии ты получишь расчет, — сказал капитан.
— Расчет? А ящик с мылом в грот-трюме?
— Потому ты и сидел в карцере. Попробуй — найди хоть какие-нибудь следы там, где ты упражнялся в стрельбе.
— Так! Мы, значит, понимаем друг друга! — с изумлением проговорил Ленур. — Ловко! Но это мне нравится, клянусь погибшим идиотом, — там, в трюме. Это вышло красиво!
