В этот же день из Нома на Аляске вылетел Слепнев и благополучно прибыл в Уэллен.
Через два дня, 4 апреля, разрешилась гнетущая неизвестность относительно отряда Каманина: самолеты Молокова и самого Каманина прибыли в Уэллен.
На следующий день, 5 апреля, объявились пропавшие самолеты Водопьянова, Доронина, Галышева. Они всей тройкой прилетели в Анадырь. Для заключенных на льдине челюскинцев становилось ясно: наступил конец двухмесячного плена, близится развязка. Славнейшие летчики Союза с железной настойчивостью продвигались с разных сторон к лагерю Шмидта. Ни тысячекилометровые расстояния, ни морозы, ни пурга не могли воспрепятствовать изумительному, концентрированному наступлению на лагерь. [357]
И действительно, уже через два дня в лагере Шмидта — большой праздник. Впервые после прилета Ляпидевского (5 марта) снова прорвались самолеты. И на этот раз — три одновременно: Молокова, Каманина, Слепнева.
Был праздник ослепительный!
И вот этот-то праздник дорого обошелся челюскинцам. Он стоил им болезни Отто Юльевича.
Весь день 7 апреля Отто Юльевич провел на аэродроме. Мороз стоял небольшой — градусов 16, но с леденящим норд-остом, силою четыре-пять баллов. Отто Юльевич, одетый в легкую куртку и горные ботинки, сильно продрог. Вечером он еще присутствовал на «докладе» Ушакова в бараке. Затем слег.
К утру температура у него прыгнула к 39°, и больше он уже не вставал.
Кренкель сидит у аппарата. Отто Юльевич лежит на полу, посредине палатки, на груде меховой одежды. Глаза его закрыты.
Время от времени Шмидт открывает глаза и тихим голосом спрашивает Кренкеля о новостях. Иногда он даже не задает вопроса, а только выразительно смотрит на Кренкеля. Кренкель понимает немой вопрос, садится на пол рядом со Шмидтом и читает ему новости по записи в радиожурнале.
В пятом часу дня Кренкель начал принимать телеграмму, пролетевшую из Москвы до лагеря в Чукотском море в два с половиной часа:
«11 апреля, 4.45 московского. Аварийная. Правительственная. Ванкарем — Ушакову, Петрову. Копия Шмидту…»
По одному адресу Кренкель заподозрил неладное. «Копия Шмидту»?… Такого еще не бывало! Адрес очень не нравится Кренкелю.
«… Правительственная комиссия предлагает в срок по вашему усмотрению вне очереди переправить Шмидта на Аляску. Ежедневно специальной радиограммой доносите о состоянии здоровья Шмидта. Сообщите ваши предложения о его отправке. Куйбышев».
Кренкель испуганно оглянулся через плечо. Шмидт лежал в прежнем положении, закрыв глаза.
Вот так история! На Аляску его…
А кто же будет вместо?…
Но аппарат беспрерывно подавал вторую телеграмму, также из Москвы, отправленную на двенадцать минут позже первой: [358]
«4.57 московского. Правительственная. Аварийная. Архангельск. Радио Ванкарем. Шмидту, Боброву.
Ввиду вашей болезни правительственная комиссия предлагает вам сдать экспедицию заместителю Боброву, а Боброву принять экспедицию. Вам следует по указанию Ушакова вылететь в Аляску. Все приветствуют вас. Уверены возвращении. Куйбышев».
Кренкель через плечо — на Шмидта. Шмидт лежит, глаза закрыты… Только бы не открыл… не спросил бы: «Какие новости, Эрнест Теодорович?…»
Но аппарат снова звал к себе. Следовали дальнейшие телеграммы — все о том же — от Ушакова, от Петрова.
Наконец передача прекратилась. Телеграммы в радиожурнале записаны. Надо кому-то вручать их… Но кому?
Ясно, Шмидту! По правде сказать, он уважает, любит, ценит Отто Юльевича значительно больше, чем собственную личность… Только Шмидту!! Сколько лет он ходит с Отто Юльевичем в полярные экспедиции и никогда не позволял себе, чтобы кто-нибудь другой, пусть ближайший помощник Шмидта, узнал бы телеграмму, адресованную Шмидту, на полминуты раньше, чем сам Шмидт… Только Шмидту!!!
Кренкель оглянулся через плечо. Шмидт лежит, глаза закрыты.
Нет, он не может вручить Шмидту такую телеграмму. Шмидт болен, телеграмма отстраняет его от обязанностей начальника экспедиции… Не может! Не может!
Кренкель рассказывал, что он испытывал тогда самые настоящие муки.
Он решил передать телеграммы Боброву. Бобров находился в это время в палатке Копусова. Значит нужно выйти из палатки и, главное, захватить с собою радиожурнал. Но никогда ранее он не выносил радиожурнала из палатки (за исключением случаев, когда Отто Юльевич зачитывал в бараке «информацию» по радиожурналу). А вдруг Отто Юльевич откроет глаза и спросит: «А куда вы, Кренкель, с радиожурналом? А зачем вы его уносите?…»
Пряча радиожурнал за спиною, без пальто, без шапки, Кренкель бочком пробрался мимо лежащего Отто Юльевича и выскочил на «улицу». К Боброву! К Боброву!
Кренкель перебежал десять шагов, отделявшие его палатку от палатки Копусова, и открыл дверь. Бобров был там. Но кроме Боброва [359] были еще люди. Следовательно, говорить в палатке о чрезвычайных телеграммах правительства невозможно.
Кренкель с грустным и таинственным лицом показал издали Боброву радиожурнал и поманил пальцем, приглашая Боброва выйти.
Бобров не понял.
— Что? Самолеты прибыли в Ванкарем?
Полчаса назад с лагерного аэродрома поднялись самолеты Молокова и Каманина, унося на твердую землю очередную группу челюскинцев. Бобров, увидя Кренкеля с радиожурналом в руках, подумал, что уже получено известие о прибытии самолетов в Ванкарем.
Кренкель вытащил Боброва из палатки и повел в уединенное местечко за нашим пищевым складом. Усадив Боброва на льдину, он молча передал ему радиожурнал, раскрытый на последних страницах.
Бобров прочитал.
Перечитал еще раз.
— Шмидт знает?
— Нет, не знает, — грустно ответил Кренкель.
Не знает? Значит сообщать все Шмидту предстоит ему, Боброву. Он, Бобров, с этой минуты — начальник экспедиции…
Со льдины, на которой размышлял Бобров, открывался «шикарный вид на торосы Чукотского моря». Поодаль как деталь пейзажа стоял мрачный Кренкель, рассматривая свои стоптанные валенки.
Бобров встал и с радиожурналом в руках направился к палатке, где лежал Шмидт. Кренкель как вторая тень Боброва — день был солнечный, яркий, тени на снегу резкие — последовал за ним.
Дойдя до палатки Шмидта, Бобров не вошел в палатку, а обошел ее кругом. Обошел раз, обошел два, обошел три…
Кренкель, мрачный, остановился поодаль — снова деталь пейзажа.
Бобров ходил вокруг палатки. Ему предстояла очень трудная задача: убедить Шмидта покинуть льдину. Непреклонное решение Шмидта оставаться на льдине, покамест на ней будет оставаться хотя бы один челюскинец, знал весь коллектив челюскинцев, начиная с первого дня пребывания на льдине.
