Погода все еще держится скверная. Пересекаем холодный фронт, он нас и мучает. Приходится убавлять ход, док сильно бьет встречной волной.
В дымке, справа на горизонте, чуть видны берега Японии. Предполагался заход в Нагасаки для отдыха и пополнения свежей провизии. Но это задержало бы нас на пять суток, и все дружно решили отказаться от захода. Переговорили по радио с Виктором Ананьевичем, он всецело за такое решение, хотел сам предложить, но мы его опередили.
Корейский (Цусимский) пролив проходим днем. Как только миновали южную оконечность острова Цусима, противный ветер сменился штилем. В проливе тихо, прохладно, всего 22°. Подходим к месту, где 27–28 мая 1905 года сражались героические русские моряки. Цусима!.. Здесь была разбита эскадра Рождественского, совершившая беспримерный переход с Балтийского моря…
Проходя над местом боя, построили экипаж, приспустили флаг и почтили память героев минутой молчания…
Пролив прошли спокойно. Вышли в Японское море. Это море уже «домашнее». Штилевые, прохладные погоды сопровождают нас до самого Владивостока. Не в укор будь сказано, но владивостокские синоптики, взявшие над нами шефство после выхода в Тихий океан, все время пророчили нам свежие ветры южной половины компаса, но, к нашему удовольствию и посрамлению синоптиков, их не было. Были северные — в Восточно-Китайском море, а в Японском стоял штиль!
После выхода из Корейского пролива впереди между буксирами появились и долго плыли три большие рыбы. Наутро две из них исчезли, а одна громадная пристроилась под левый буксир, сопровождая нас. Ее хорошо было видно в прозрачной воде с переходного мостика. Вытянувшись, почти не шевеля плавниками, она мчалась вперед голубой стрелой. И так несколько дней. Утром выходили на мостик и смотрели: все в порядке, рыба на своем месте. Только уже на подходе, когда на горизонте показался Аскольд, она вдруг вильнула хвостом и исчезла. Вероятно, вошли в полосу более холодных вод.
Заказали Приморскому радиокомитету концерт в честь завершения плавания и прихода нашей экспедиции в родной порт. Открыть концерт попросили «Шестым Брандербургским концертом» Баха. Это классическое музыкальное произведение по традиции исполняется в ознаменование окончания больших экспедиций начиная с Кука и Крузенштерна.
По всем частям идет усиленная подготовка к сдаче дока. Проверяется и пересчитывается инвентарь, составляются акты на израсходованные в пути материалы, на испорченное и смытое волнами имущество.
Долго спорили, что делать с буксирами. Наконец решили, чтобы не задерживать «Устилуг», следующий под выгрузку в Японию, выбрать буксиры на стапель-палубу дока.
Наконец в прекрасный солнечный день по носу на горизонте показались приподнятые рефракцией приморские сопки. Во второй половине дня слушали по радио выступление начальника Дальневосточного пароходства. Он говорил о нашем прибытии.
На другой день утром — по носу остров Аскольд, такой знакомый и близкий! Это уже преддверие Владивостока.
Собираем экипаж, проводим детальный инструктаж о выборке буксиров.
После этого заполняем таможенные декларации. В полдень прошли Аскольд. Навстречу из порта вышел буксир. На нем группа операторов кинохроники и телевидения. Караван снимают со всех сторон. Подходят совсем близко, кричат, задают какие-то вопросы. Не разобрать. А к нам нельзя — граница еще закрыта.
По носу слева в легкой дымке — Скрыплев. Вечный страж Владивостока. Около четырнадцати часов огибаем его и ложимся на входные Шкотовские створы. Навстречу выходит с/с «Диомид». «Устилуг» отворачивает с входного фарватера влево и отдает буксиры и, оставив нас на внешнем рейде, уходит в порт. «Диомид» берет нас с носу на «усы», с кормы нас поддерживает верный товарищ — «Стремительный».
Играем аврал и начинаем выборку буксира к себе, на стапель-палубу. Работа спорится. Всем хочется поскорее домой, но границу откроют только, когда заведут в порт, не раньше чем буксиры будут выбраны.
Работают все дружно, согласованно, быстро, разделившись на две партии. Выбираем оба буксира одновременно и заканчиваем эту работу в необычно короткий срок: за два часа пятьдесят минут!
Караван «Ушакова» прибыл на четыре часа раньше нас. Они уже дома.
И вот рейд Владивостока! Переход протяженностью почти в десять тысяч миль успешно завершен. За кормой — два океана, четырнадцать морей, четырнадцать проливов и каналов! Весь путь занял девяносто шесть ходовых суток. Это рекорд. Прежде на перегоны доков по этой трассе уходило не менее ста четырех — ста семи суток.
Стали на рейд. Прибыла приемная комиссия — пограничные власти и таможенники, карантинный врач. Несколько минут на предварительный осмотр, и врач дает разрешение остальным подняться на борт.
Начинается таможенный досмотр, процедура формальностей по оформлению прибытия из заграницы.
У нас все в порядке. Граница открыта!
К борту подходит большой буксир, направленный Трансфлотом. На палубе — встречающие родные, жены, дети. Много цветов! Букеты летят на стапель-палубу!
Мы дома!
Вениамин Анциферов
Тропа в океане
До улицы Урицкого лучше ехать трамваем. Но я неторопливо вышагивал вдоль набережной Северной Двины. Бас лесовоза, чащоба портальных кранов, река в облачных заворотах…
Еще несколько часов назад перед прилетом в Архангельск я подгонял события — быстрее, быстрее! А теперь хотелось остановиться, что-то осмыслить, наконец, просто проверить.
Вот она, эта улица, — широкая, торопливая, рассеченная лентой асфальта. Бурая от времени калитка с легкой щеколдой. Дощатый, убегающий к крыльцу настил. Во дворе — женщина. Робко попросил ее:
— Мне бы Герасима Васильевича.
— Заходите, — сказала она.
Он подошел, опираясь на трость, — широколобый, размашистый в плечах, с острым взглядом из-под нависших бровей.
— Точилов, — сказал, твердо сжимая руку.
— Здравствуйте, Герасим Васильевич!
Соседи и не подозревали, какой человек жил рядом с ними. Считали — обыкновенный старичок-пенсионер. Иногда в хорошую погоду выходил за околицу, сидел на скамейке, держа трость-палочку между колен. Ясно: ноги плохо держат, ревматизм и все такое. А узнали — поразились: «Кто бы мог подумать?»
Встречался я с ним день, второй, третий… Мы словно бы заново переживали те далекие, — грозные, как девятый вал, события, и теперь кажущиеся невероятными.
I
В ясную погоду с того мурманского причала и ныне видны неуклюжие, все в валунах сопки на другом берегу Кольского залива. Только там в ложбинах к кромке воды сбегают сегодня белые фигурки домов. А здесь вязкий, настоенный морем воздух по-прежнему вспарывают команды с капитанского мостика: «Подтянуть кормовой!», «Отдать швартовы!».
