Алистер Маклин - Роковой рейд полярной «Зебры»

Пять часов пополудни. Мы даже перестали смотреть друг на друга, куда уж там разговаривать. Тяжелый лед, по-прежнему тяжелый лед. И тягостная атмосфера поражения и отчаяния. Тяжелый лед, по-прежнему тяжелый лед. Свенсон даже перестал улыбаться, и я подумал, представляет ли он себе то, что мысленно вижу я: изможденного, истощенного, заросшего бородой человека, с обмороженным до неузнаваемости лицом, умирающего от стужи и голода, который из последних сил крутит ручку генератора и онемевшими от холода пальцами отстукивает позывные, склонив голову над приемником и стараясь расслышать среди ревущего ледяного шторма обещание помощи, которая никогда не придет. А может, там уже некому отбивать позывные. На дрейфующей полярной станции «Зебра» работали не обычные люди, но наступает время, когда даже самый сильный, отважный и выносливый человек теряет надежду, у него опускаются руки, и он ложится, ожидая смерти. Что, если у него опустились руки!… Тяжелый лед, по-прежнему тяжелый лед.

В половине шестого капитан Свенсон подошел к эхоледомеру и, заглянув Бенсону через плечо, сказал:

— Какова средняя толщина этой махины над нами?

— Футов двенадцать-пятнадцать, — глухим, уставшим голосом ответил Бенсон. — Я бы сказал — около пятнадцати.

Свенсон снял телефонную трубку:

— Лейтенант Миллз? Говорит капитан. В каком состоянии ваши торпеды?…

— Четыре?… Готовы?… Прекрасно. Заряжайте! Продолжаем поиск еще полчаса — дальше дело за вами. Да-да, вот именно. Попробуем пробить лед.

Капитан повесил трубку.

— Хансен задумчиво произнес:

— Пятнадцать футов — чертовски много. Произойдет эффект обратного действия, и энергия взрыва будет направлена вниз. Да и потом, капитан, неужели вы считаете, что нам удастся пробить лед толщиной пятнадцать футов?

— Не знаю, — признался Свенсон. — Попробуем — узнаем!

— Но ведь такого еще никто не делал? — спросил я.

— Никто. Во всяком случае, в американском военно-морском флоте. Может, русские пробовали — не знаю. Впрочем, — сухо прибавил он, — они нам не докладывали.

— А «Дельфин» не пострадает от подводной ударной волны? — поинтересовался я, хотя теперь мне это было все равно.

— Если пострадает, «Электрик боут» получит длиннющую жалобу. С помощью электронной системы мы взорвем торпеду на расстоянии тысячи ярдов от корабля — нужно будет отойти по, крайней мере, на восемьсот ярдов, прежде чем в боевом зарядном отделении сработает автоматический электронный взрыватель. Мы встанем носом к взрывной волне — так, чтобы ее действие было наименее ощутимо, тем паче, что форма и прочность корпуса это позволяют.

— Очень тяжелый лед, — послышался голос Бенсона. — Тридцать футов… сорок… пятьдесят… Очень, очень тяжелый лед.

— Будет чертовски скверно, если ваша торпеда взорвется безрезультатно, — вырвалось у меня. — Я думаю, она вряд ли сможет пробить даже крохотную дырочку в эдакой толще.

— Постараемся, чтобы результат был. Нам нужно только найти лед средней толщины, потом отойти на тысячу ярдов и выпустить торпеду.

— Тонкий лед! — не крикнул, а скорее проревел Бенсон. — Тонкий лед. Да нет. Боже мой, чистая вода! Чистая вода! Совершенно чистая!

Моей первой мыслью было то, что заклинило либо эхоледомер, либо мозги у Бенсона. Зато у офицера за пультом управления погружением и всплытием первая мысль была совсем другая, потому как мне тут же пришлось за что-то ухватиться, и я повис в воздухе: «Дельфин» круто завалился на левый борт и, начав рыскать носом на замедленном ходу, сделал поворот, чтобы вернуться к тому месту, где закричал Бенсон. Взглянув на отмеченный на карте курс, Свенсон невозмутимым голосом отдал команду, и большие бронзовые винты закрутились в обратную сторону, взбивая воду, — «Дельфин» остановился.

— Как там, док? — окликнул Бенсона капитан.

— Чистая вода, — с благоговейным трепетом проговорил тот. — Картинка лучше не придумаешь. Хоть и узковато, но на нас хватит вполне. Длинная полынья с резким изломом влево. Так что придется малость отклониться от первоначального курса — сорок пять.

— Каких-нибудь пятьдесят футов, — сказал Свенсон.

Загудели помпы, «Дельфин» начал плавно всплывать, подобно дирижаблю, медленно отрывающемуся от земли. Вода снова устремилась в цистерны. «Дельфин» завис без движения.

— Поднять перископ! — скомандовал Свенсон. Перископ со свистом выдвинулся наверх. Быстро взглянув в окуляры, капитан подозвал меня.

— Полюбуйтесь-ка, — лучась улыбкой, сказал он. — Прекрасное зрелище, такое вы вряд ли еще увидите.

Я посмотрел в перископ. Если бы вам взбрело в голову изобразить то, что я увидел и потом повесить это в рамочке, у вас бы ничего не вышло. Будь вы хоть самим Пикассо. Но я-то это видел! С обеих сторон — сплошная чернота и лишь чуть заметная узенькая полоска цвета мрачно зеленых джунглей, тянущаяся прямо над нами от кормы до носа «Дельфина». Зияющая посреди арктических паковых льдов.

Через три минуты мы были на поверхности Северного Ледовитого океана, всего в каких-нибудь двухстах пятидесяти милях от полюса.

Слившись в причудливые формы, гигантские глыбы пакового льда вздымались изогнутым, пятидесятифутовой высоты хребтом, возвышаясь на двадцать футов над мостиком, — так близко, что достаточно было протянуть руку, чтобы коснуться ближайшей ледяной стены. Три или четыре такой же фантастической формы ледяных холма были видны и далеко на западе, но вот прожектор погас, и все разом исчезло. Наступила кромешная тьма.

На восток мы не глядели вообще. Смотреть в том направлении во все глаза означало ослепить себя за несколько секунд на всю оставшуюся жизнь: даже снегозащитные очки индевели и покрывались трещинками после короткого взгляда, брошенного на восток. Наклонившись над самым бортом и прищурив глаза, за какую-то микронную долю секунды можно было разглядеть мерцавшую черную воду, которая постепенно замерзала, но эту картину рисовало скорее воображение, глаза же не видели ничего.

Ветер с пронзительным воем проносился через мостик, завихряясь вокруг поднятых антенн; судя по анемометру, скорость его достигала 60 миль в час. Ледяной шторм уже не был похож на шальную мглистую круговерть, теперь он напоминал сплошную стену остро отточенных ножей, несущихся грозных ледяных стрел, способных пронзить даже самый плотный картон или в один миг разбить стакан, окажись он у вас в руке. Заупокойному завыванию ветра почти непрерывно вторили скрежет, грохот и гул, будто исполинские уродливые громады торосов, терзаемые бурей Бог знает в скольких сотнях миль отсюда, под неимоверной силы давлением вздымались, корежились и раскалывались на огромные глыбы, в считанные мгновения вырастая в следующий изогнутый хребет, в то время, как огромные льдины, те, что поменьше, уступая вновь возникшему исполину, отлетали прочь со страшным воем и треском, тут же растворившимися в неописуемой какофонии, под звуки которой образовывалось новое разводье — черная, подернутая зыбью вода, тотчас же затягивавшаяся льдом.