Старик засопел, морща лоб и с трудом припоминая, как они в далекие сороковые годы пытались «оторвать» транспорт от грунта и, придав ему соответствующую положительную плавучесть, поднять на поверхность моря.
Егор мало вслушивался в разговор, который его, в сущности, не очень-то касался. Он с напряжением вглядывался в лист ватмана, где были помечены все находившиеся на дне вокруг транспорта посторонние объекты. Егор видел отметки крестиком, принадлежавшие останкам двух самолетов — вероятно тех самых, которые бомбили транспорт, а затем были сбиты корабельными комендорами. Обозначено было местоположение затонувших шлюпок и даже автомобиля, не понятно как оказавшегося на морском дне. Но только не было метки, относящейся к «малому охотнику», которым командовал отец. А ведь его корабль, можно предположить, должен был бы находиться на дне где-то неподалёку от транспорта. И Егор на всякий случай спросил об этом ещё раз, выбрав подходящий момент, когда разговор по существу дела начал подходить к концу.
— Нет, — решительно ответил Шурик. — Я же тебе говорил: мои водолазы всё там прочесали кабельтовых на десять вокруг. Никакого «охотника» они там не обнаружили. Это уж точно. Значит, он затонул где-то дальше.
Однако Николай Иванович на это возразил.
— Плохо прочесали, — сказал он, тыча карандашом рядом с транспортом. — А вот в эту расщелину вы заглядывали?
— Да ведь как-то ни к чему было туда соваться, — ответил Шурик и уточнил. — Это довольно глубокий тектонический разлом, к тому же извилистый и не очень широкий. И потом, близость его никоим образом на судоподъём не влияет.
— Вот то-то и оно, — укоризненно изрёк Николай Иванович. — Я вот не поленился для пущей верности туда заглянуть. Там и обнаружил эту самую «мошку», как тогда называли «малые охотники» за подлодками, — потом уточнил как бы между прочим. — Да я ж и бортовой номер помню: «МО-207».
Подмигнув Егору, Шелаботин спросил старика:
— Может, и фамилию командира той самой «мошки» знаешь?
— Да как не знать, если он моим соседом был — это ж Непрядов Степан, — и для большей убедительности показал отогнутым большим пальцем куда-то за спину. — Вон там, значит, на соседнем дворе, они и проживали. Дом-то их, правда, не сохранился, одна труха от него осталась.
— А кто это — они? О ком ты говоришь? — продолжал Шурик допытываться, крепко сжав под столом Егорову коленку и давая тем самым знак, чтобы пока не вмешивался.
— Да Непрядовы! Кто ж ещё? — раздражался Николай Иванович на удивительную, как ему казалось, непонятливость Шелаботина. — Сам Степан, жена его Оксана, да пацан их… — старик напрягся, стараясь припомнить. — Не то Борькой звали его, не то Жоркой.
— А может, Егоркой? — подсказал Шурик.
— Может и Егоркой, согласился старик. — Да что уж теперь гадать, все они погибли.
При этих словах Шелаботин вопрошающе глянул на Егора, не отпуская его коленки. Тот сидел в большом напряжении, с окаменелым лицом, не произнося ни слова.
Почувствовав непонятное замешательство, старик забеспокоился.
— А чё? Разве я не так чё сказал?
— Всё так, Николай Иванович, — успокоил его Шелаботин и кивнул на Егора. — Не узнаёшь, кто это?..
— Старик в недоумении глянул на Непрядова и пожал плечами, явно не понимая, что от него хотят.
— Да вот же он, перед тобой — тот самый соседский пацан — Егор Степанович, собственной персоной, — и слегка пожурил. — Как видишь, жив и здоров. А ты хоронить его…
— Не может бы-ыть… — удивлённо протянул Николай Иванович, медленно поднимаясь из-за стола и поправляя очки.
Егор тоже встал, сильно волнуясь и не зная, что сказать.
— Живой, значит? — спросил старик, желая как бы удостовериться.
— Живой, — подтвердил Непрядов.
Взяв Егора за плечи, Старик принялся поворачивать его к свету, стараясь получше разглядеть.
— Так и есть, вылитый Степан, — признал, наконец, и тотчас поинтересовался. — А меня-то хоть помнишь?
Егор сморщил лоб, напрягая память и, ничего так и не припомнив, с сожалением покрутил головой.
— Да где уж там, — согласился Николай Иванович, — ты ж тогда совсем крохой был, только ходить научился.
Старик вздохнул, качая головой. Потом изобразил на лице деловую озабоченность и снова принялся расставлять на столе посуду.
Но Егору уже не терпелось посмотреть на то место, где когда-то находился их дом. Пообещав, что через пару минут вернётся, он поспешил за дверь.
Соседний двор, на который указал Николай Иванович, выглядел заброшенным и диким. На месте дома виднелась поросшая сорной травой груда кирпичей, да несколько полусгнивших стропил. Вот это и было то самое место, где проходило его, Егора Непрядова, раннее детство, где он делал первые шаги и произносил первые слова. Оглядываясь вокруг, Егор пытался представить, как всё здесь было тогда, более тридцати лет назад, когда этот участок был обжитым и ухоженным. Комок подкатывал к горлу. Хотелось припасть к этой земле, поросшей порыжелой, пыльной травой, прижаться к ней всем телом и блаженно замереть, с нетерпением ожидая, что скажет ему эта благословенная земля, навеки хранящая следы его отца и матери.
Без сомнения, он всё это уже видел и осязал. Эту иссушённую солнцем порыжелую траву, карамельно-терпкий запах чабреца и горьковатый дух полыни, настойчивое пение цикад. Вот меж камней скользнула длиннохвостая ящерка. Уж не за такой ли когда-то гнался озорной маленький Егорка, ковыляя на слабеньких ещё ножках?..
Непрядов будто заново открывал для себя давно позабытый мир, в котором ему было хорошо и радостно. Память в какие-то мгновенья возвращала в такое, о чём прежде, казалось, и вспомнить за давностью лет было невозможно. Вот остатки столбиков от скамейки — той самой, о которую он однажды больно ушибся и долго ревел, успокаиваемый мамой. А рядом, под навесом, должна была находиться печка, на которой мать варила и жарила. При этом она всегда что-то напевала. В памяти отложилось лишь очарование материнского голоса и ещё — нежная ласка её рук.
И конечно же, на этой самой скамейке сиживал отец, когда усталый приходил со службы, а он, Егорка, вероятно лез ему на колени… Правда, Егор ловил себя на том, что в своих воспоминаниях больше домысливал, чем помнил на самом деле.
Долго стоял Непрядов у того места, где находился дом. Он видел всё то же море, которое простиралось за окнами — то спокойное и тихо плещущее, то штормовое и грозное, с ревущими волнами. Это было родное море его детства. В этот вечерний час оно раскинулось перед Егором во всю свою необъятную ширь. Уже ощущался надвигавшийся сумрак. Из-под нависшей тучи калеными стрелами вонзались в воду солнечные лучи и вся морская гладь под ними плавилась тусклой медью. Где-то невдалеке с глухим придыхом стучал мотор припозднившегося рыбацкого баркаса. Мористее виднелся стройный силуэт военного корабля, смещавшегося к линии горизонта.
