Но стоит перебраться на палубу приза, и все меняется, будто по мановению волшебной палочки. Собственные страхи безвозвратно уходят, как только осознаешь, что они ничто по сравнению с тем ужасом, который команда и пассажиры атакуемого корабля испытывают перед пиратами. Корсары обрушивались на них с безрассудной дерзостью, очертя голову и безжалостно пресекая малейшие попытки к сопротивлению. Впрочем, жертвы обычно сразу сдавались, прекрасно зная, что в противном случае пощады не будет.
Призы попадались нередко, одна атака сменялась другой, а в бою, как правило, не до воспоминаний и душевных терзаний. Удаче немало способствовала придуманная Джоном военная хитрость. Они затягивали орудийные порты раскрашенной под дерево парусиной и поднимали какой-нибудь флаг, в зависимости от того – чей флаг развивался на ноке замеченного судна. Затем некоторое время шли следом за ним параллельным курсом, постепенно сближаясь. И лишь подойдя к ни о чем не подозревающей жертве на расстояние пушечного выстрела, раскрывали карты, срывая маскировку с орудийных стволов и заменяя испанский, английский или голландский стяг на черное полотнище с Веселым Роджером.
Бутафорские пушки были не единственной выдумкой Окорока. Кроме того, он учил команду изготовлять «адскую смесь» – пустые винные бутылки заполнялись селитрой, известняком, тухлой рыбой и смолой. Подожженные и брошенные на палубу корабля противника, они подавляли самое упорное сопротивление.
Случалось им воплощать в жизнь и другую уловку, изобретенную хитроумным капитаном. Переодевшись в женское платье, несколько матросов помоложе неторопливо прогуливались по палубе, усыпляя тем самым бдительность наблюдателей противника, следивших за нами в подзорные трубы. А дальше все шло по уже накатанной колее. Следовал предупредительный выстрел из носового орудия, а если капитан «купца» мешкал или не подчинялся столь недвусмысленному требованию спустить паруса и лечь в дрейф, у канониров, стоявших наготове с тлеющими фитилями в руках у заряженных пушек, имелся в запасе аргумент повесомее: ядра, соединенные между собой толстой цепью. Такие гостинцы в клочья рвали паруса и такелаж и срезают, как бритвой, реи из лучшей корабельной сосны. После этого остается только довершить разгром, подавив одним-двумя залпами ответный огонь. Но до подобных крайностей почти никогда не доходило. Было совсем не с руки уродовать ядрами ценный приз, а капитану и экипажу тем более не хотелось стрелять, ставя головы на кон за хозяйский груз…
С некоторой ревностью Питер обнаружил, что авторитет его спутника у пиратов заметно выше чем у него – штурмана.
Для начала Тернер, отлично проявил себя в качестве марсового. У него начисто отсутствовала боязнь высоты, а прирожденное чувство равновесия позволяло с уверенностью канатоходца и проворностью обезьяны в джунглях носиться по реям и натянутым на высоте сотни футов канатам столь же легко, как ходить по палубе или твердой земле. В сочетании с нешуточной отвагой и недурным владением пистолетом и мушкетом, эти приносило ему немалое уважение среди корсаров.
Сам капитан Джон в непосредственном захвате призов участия никогда не принимал и поднимался на борт взятого на абордаж судна только после того как корсары собирали оружие, сажали команду под замок, и хватали капитана, офицеров и пассажиров.
Когда это происходило, Джон не отказывал себе в удовольствии развлечься и устраивал целое представление, появляясь на шканцах приза разодетым в пух и прах – этаким франтом с лондонской Пикадилли – и с подчеркнутой вежливостью приветствуя своего менее удачливого коллегу.
Для начала он пускался в расспросы о порте приписки, месте назначения, попутном ветре и прочей ерунде. А потом вдруг сухим и деловитым тоном осведомлялся о характере груза и имеющихся на борту ценностях – в первую очередь, наличных деньгах, а также золотых и серебряных слитках или изделиях. При этом Джон не переставал улыбаться. В отличие от других пиратских вожаков, Джон редко срывался на крик, не угрожал смертью или пытками, тем более не опускался чтобы лично раздавать пленникам зуботычины. Но его спокойствие и вежливость как правило, действовали на пленников куда более внушительно, чем если бы он размахивал у них перед носом дюссаком или тыкал в лицо дулом пистолета.
…День за днем тянулись в ставшей уже привычной монотонной рутине, время от времени оживляемой абордажами, но во всем прочем мало чем отличавшейся от распорядка, принятого на любом другом судне. Чтобы просто удерживать корабль на плаву и заставлять его двигаться в нужном направлении, необходимо множество согласованный и выверенных действий и совместных усилий всей команды, так что свободного времени на отдых и развлечения было не так уж много. Джон ревностно следил за чистотой и порядком на корабле и строго наказывал за небрежность и леность, заставляя всех выполнять то что должно – будь то кок, трюмный матрос на помпе, или штурман.
…Бывало в пиратской жизни по всякому – Джон рассказывал, как они вышли из боя с испанцами в прошлом году. Подловили они милях в сорока к востоку от Кюрасао испанского купца, завязалась драка. И тут черти принесли два испанских фрегата. « Обрученный с ветрами» сумел выскочить лишь потому, что шальное ядро снесло фок-мачту одного из испанцев, и та, падая, запуталась в вантах его напарника.
Пока корабли расцепились, пираты были уже далеко. Одним словом, джентльменам удачи эта самая удача сопутствовала далеко не всегда. Из трех рейдов только один обычно заканчивался захватом приличной добычи, и это еще считалось признаком везения: хорошо уже то, что в остальные два раза не пошли на корм рыбам.
– Эх, удача в нашем деле – первое дело! – распинался старший рулевой Роб Нейман. Хе-хе – вот такой как говорят ученые люди…это… каламубр? Или Шаламбур? Нет – Шаламбур – это боцман с корабля Требютора, которому полбашки реем снесло, когда шкот на грот-мачте лопнул. Ну да ладно! Вот возьми меня – был я вором в Лондоне… Не сказать что чистое дело – но и народ уважал и деньга водилась. Я широко жил, Питер. У меня были принципы, и я их уважал – как уважаю твои, приятель. Чтоб я хоть раз зарезал того кто не сопротивляясь отдал монету и добро, или там попользовался дамочкой, которую грабил – а попадались такие красотки – пальчики оближешь! Не всякий так может. Но чертовы дружки меня подставили – и пришлось дать тягу. Так я стал пиратом.
– Трудно было к морю привыкать? – спросил Тернер.
– Ничуть. Чем абордажный нож хуже шпаги?
А ты сам как попал на палубу, малый? – осведомился он у Тернера.
– Как обычно бывает у нас в старой доброй Англии, – бросил он, горько осклабившись.
