— …Этого бедного юношу, — продолжал наконец Вэллери, — который потерял мать, брата и трех сестер… По-моему, отец его где-то плавает.
— Как насчет Карслейка?
— Поговорю с ним завтра. Мне бы хотелось, сэр, чтобы вы присутствовали при этом разговоре. Я сообщу ему о том, что он остается на корабле лишь до возвращения в Скапа-Флоу. Там я его спишу с крейсера… Не думаю, чтобы он захотел предстать перед трибуналом, даже в качестве свидетеля, — прибавил он сухо.
— Конечно, не захочет, если он в здравом уме, — согласился Тиндалл. — А ты уверен, что он действительно в своем уме? — нахмурился он, пораженный внезапной мыслью.
— Карслейк?.. — Вэллери помолчал в нерешительности. — Да. Я в этом уверен, сэр. Во всяком случае, он был в своем уме. Правда, Брукс в этом не слишком уверен. Говорит, лейтенант ему нынче вечером что-то не понравился.
По мнению Брукса, с Карслейком творится неладное. А в этих экстремальных условиях самые незначительные отклонения от нормы вырастают до невероятных размеров. — Вэллери улыбнулся. — Хотя Карслейк вряд ли считает отклонением от нормы совершенное дважды посягательство на его достоинство и личность.
Тиндалл кивнул.
— Надо будет присмотреть за ним… О проклятие! Когда же прекратится эта болтанка! Полчашки опрокинул на скатерть. Влетит мне от Спайсера. — Он взглянул в сторону буфетной. — Девятнадцать лет, а настоящий тиран… Я-то думал, мы окажемся в защищенной гавани, Дик.
— По сравнению с тем, что нам предстоит, это и есть защищенная гавань!
— Он наклонил голову, прислушиваясь к завыванию ветра. — Узнаем, что скажет синоптик.
Протянув руку к телефону, он попросил оператора соединить его с центральным постом управления огнем. Обменявшись несколькими фразами, положил трубку.
— С центрального доносят, что анемометр крутится как бешеный. Скорость ветра достигает восьмидесяти узлов. По-прежнему дует норд-вест. Температура без изменения, десять градусов ниже нуля.[7] — Он поежился. — Десять градусов. — Потом внимательно взглянул на Тиндалла. — Барометр показывает двадцать семь и восемь десятых.
— Что-что?
— Давление двадцать семь и восемь десятых дюйма. Так мне доложили. Невероятно, но факт. — Вэллери взглянул на ручные часы. — Пора идти на соединение с конвоем, сэр… Сложный же способ самоубийства мы с вами выбрали.
С минуту оба помолчали. Молчание прервал адмирал Тиндалл, отвечая на мучивший обоих вопрос.
— И все-таки нужно идти, Дик. Кстати, наш бесстрашный мореход, лихой кап-три Орр вздумал увязаться за нами со своим «Сиррусом»… Пусть попробует, что это за мед. Узнает, почем фунт лиха.
В 20.20 все корабли эскорта закончили прием топлива. Подрабатывая машинами, они с огромным трудом удерживались на месте: столь свирепо дул ветер. Однако покамест суда находились в сравнительной безопасности, все-таки не в открытом море. Командиры кораблей получили приказ сниматься с якоря, когда шторм поутихнет. Поврежденному «Дефендеру» вместе, с его провожатыми следовало идти в Скапа-Флоу, остальным кораблям эскадры — к месту рандеву с караваном, находившимся в ста милях по пеленгу ост-норд-ост.
Был отдан приказ о радиомолчании.
В 20.30 «Улисс» и «Сиррус» легли на курс ост. Вдогонку замигали сигнальные фонари, желая счастливого плавания. Адмирал Тиндалл принялся было ругаться (корабли эскадры нарушали приказ о затемнении), но потом, сообразив, что, кроме них самих, ни одна живая душа не увидит эти вспышки, вежливо поблагодарил оставшихся за пожелания удачи.
В 20.45, еще не успев выйти из-под прикрытия оконечности полуострова, «Сиррус» получил основательную трепку: похожие на горные хребты волны обрушивались на корабль; с полубака и главной палубы скатывались целые водопады, и в темноте «Сиррус» походил не столько на эсминец, сколько на всплывающую субмарину.
В 20.50 с «Улисса» заметили, что «Сиррус» сбавил ход и жмется к берегу, как бы ища укрытия. Одновременно замигал шестидюймовый сигнальный прожектор эсминца: «Перекосило водонепроницаемые двери. Носовую башню заклинило.
Заливает втяжные вентиляторы котельной левого борта». Орр ругался на чем свет стоит, до смерти обидевшись, когда прочитал последнюю светограмму с «Улисса»: «Это тебе урок. Сейчас же беги домой. Тебе еще рано играть с большими мальчиками». Проглотив пилюлю, Орр просемафорил в ответ: «Приказ понял. Я еще покажу вам, когда вырасту». Потом круто развернул «Сиррус» на обратный курс и, благодаря в душе Бога, повел корабль в сторону закрытого рейда. На флагмане его почти сразу же потеряли из виду.
В 21.00 «Улисс» вошел в Датский пролив.
То был самый страшный шторм за всю войну. Без всякого сомнения, если бы данные о нем были представлены в адмиралтейство, то выяснилось бы, что это самый свирепый шторм, самая жуткая конвульсия природы из всех, зарегистрированных с тех пор, как адмиралтейство начало регулярно собирать подобного рода сведения. Ни одному из самых бывалых моряков «Улисса» — даже тем, кто обшарил все уголки земного шара, — не приходилось видеть на своем веку хотя бы нечто, отдаленно похожее на эту бурю.
В двадцать два часа были задраены все двери и люки, всякое передвижение по верхней палубе запрещено. Расчеты покинули орудийные башни и артиллерийские погреба; впервые за все время после спуска крейсера на воду была отменена вахта на верхней палубе. Даже молчаливый Кэрриингтон признался, что заставшие его в Карибском море осенние ураганы, от которых ему не удалось уйти в тридцать четвертом и тридцать седьмом году (оба раза ему, очутившемуся в правой четверти этих смертоубийственных циклонов, пришлось отстаиваться на плавучем якоре), даже они вряд ли были опаснее нынешней бури. Правда, суда, которыми он тогда командовал, — трамп[8] водоизмещением в 3000 тонн и допотопный танкер, возивший битум и работавший на нью-йоркской линии, — не обладали теми мореходными качествами, какими отличался «Улисс». Кэррингтон едва ли сомневался в том, что крейсер выдержит испытание. Но ни первый офицер, ни кто-либо другой не догадывались, что этот свирепо завывающий шторм был лишь жутким вступлением к адской симфонии.
Подобно лишенному разума страшному зверю из некоего древнего, неизвестного доселе мира, полярное чудовище уже выползло из своего логова и сжалось в комок, готовое к прыжку. В 22.30 «Улисс» пересек Полярный круг. И тут чудовище нанесло первый удар.
Оно наносило удары с жестокостью и дикой злобой, сокрушая людей духовно и физически и не давая им опомниться. Когтями ему служили острые ледяные рапиры, которые рассекали человеку лицо, оставляя на нем кровавые рубцы.
