Непрядов уже знал, что бригада у командования находилась на хорошем счету. Об этом при встрече в штабе флота по-свойски сообщил Эдуард Чижевский. После окончания академии тот служил заместителем начальника отдела боевой подготовки.
— С экипажем у вас никаких затруднений, весьма надеюсь, не предвидится, — говорил Струмкин, помешивая чай такой же, как и сервиз, антикварной серебряной ложечкой. — Лодка ваша ходовая, под вымпелом, недавно отдоковалась. Да и командиры боевых частей не новички, народ в морях просоленный. Многих вы и сами не хуже моего знаете.
Непрядов утвердительно кивнул, осторожно пригубив обжигающую чашечку крепко заваренного чаю.
— Не сомневаюсь, что боеготовность лодки с вашим приходом лишь повысится, — комбриг многозначительно глянул на Непрядова, давая понять, какие большие надежды возлагает на него. — Все силы бросьте на то, чтобы в ближайшее время подтвердить звание отличного корабля. Это важно для всей бригады. Другим экипажам это сделать будет гораздо труднее, нежели вашему.
Уловив грустную интонацию комбрига, Егор заметил:
— А я, признаться, подумал, что здесь нет таких проблем, от которых шибко должна болеть голова. Поскольку в штабе флота всё же бригаду хвалят. Или толковые моряки в ней перевелись?
— Честно говоря, — признался Струмкин, — мне только с вами, Егор
Степанович, повезло. В том смысле, что прислали опытного командира, которого не надо натаскивать, будто слепого котёнка.
И Струмкин с горечью поведал, что его бригаду сразу же после удачных призовых стрельб буквально растащили, забрав самых лучших специалистов на новостроящиеся корабли. Во главе нескольких экипажей оказались офицеры, которые впервые взошли на командирский мостик, не обладая достаточным опытом. И самому Струмкину, и офицерам его штаба приходилось прямо-таки пропадать в морях днями и ночами, подстраховывая молодых командиров. Комбриг не без причин опасался, что, как бы не натворили чего его лихие «подводные капитаны» по неопытности.
Тут же для примера припомнил печальный случай с капитан-лейтенантом Обрезковым, посадившим лодку на камни при входе в Губу.
При этом напоминании Егорово сердце невольно ёкнуло. И он мысленно вообразил, что мог испытывать Кузьма, когда жутко заскрежетало днище лодки, сходу вползавшей на прибрежные граниты.
— Хотя, дело здесь довольно туманное, — заметил комбриг, очертя в воздухе двумя пальцами замысловатую петлю. — И не мешало бы как следует в этом разобраться.
— Так вы, надо полагать, не совсем уверены в выводах комиссии? — встрепенулся Егор в тайной надежде хоть как-то помочь другу.
— Что вам сказать? — неопределённо отвечал Анатолий Петрович, вздыхая. — Дававшие заключение спецы — они тоже ведь люди, которые могли что-то недоглядеть, а что-то не принять к сведению. Как мне кажется, не на все вопросы получены достаточно исчерпывающие ответы. Да и сам Обрезков, полагаю, что-то недоговаривает. А жаль. Я до недавнего времени считал его наиболее подготовленным, среди прочих, на командирскую должность, — и раздосадованно отставил недопитую чашку. — Но сейчас не об этом. Где устроились?
Непрядов пожал плечами.
— Понятно, — догадался Струмкин и принялся звонить начальнику береговой базы, предварительно пообещав выделить из резерва отдельную квартиру.
Однако свободного жилья не оказалось и пришлось лишь довольствоваться тем, что в ближайшее время, по заверению Струмкина, этот вопрос будет решён. Впрочем, самого Егора жилищная проблема не очень волновала. На первое время можно было расположиться в командирской комнате, по соседству с матросскими кубриками. К тому же и Колбенев хотел бы приютить бездомного дружка в своей холостяцкой квартире, — лишь бы тот сам пожелал. Но Егор уже наперёд знал, что с личным комфортом у него пока ничего не получится. Для начала волей-неволей сутками придётся торчать на лодке, чтобы освоиться там. Такая уж командирская доля, от которой никуда не деться. И даже посчитал за благо, хотя и горькое, что не обременён заботами о семье. А самому, прикидывал он, можно и в казарме до лучших времён как-нибудь перебиться.
Выйдя от комбрига, Непрядов тотчас поспешил на пирс. Не терпелось поскорее встретиться со своей лодкой. И снова почувствовал, что слегка волнуется. Он ощущал себя раскаявшимся любовником, который возвращался к некогда брошенной им женщине. А некоторое смятение было в душе оттого, что не знал, простит ли ему возлюбленная его невольную отлучку. Ведь лодки, как и верные подруги, бывают ревнивыми…
Рабочий день в бригаде закончился. Причальная стенка опустела.
Лишь часовой, в канадке с капюшоном и с автоматом на ремне, медленными галсами вышагивал по бетонным плитам. Завидев офицера, он остановился, слегка распрямляясь и прижимая локтем автомат.
Непрядов откозырял и представился.
— Оперативный только что звонил о вас, товарищ капитан второго ранга, — отвечал часовой, с любопытством взирая на нового командира лодки. — Разрешите вызвать дежурного по лодке?
— Не стоит, он ждёт меня в центральном, — сказал Непрядов, ступая на трап. — Ему уже сообщили обо мне.
Даже не взглянув на бортовой номер, Непрядов каким-то ясновидящим чутьем угадал свой корабль среди нескольких других, точно таких же, стоявших у стенки. Его лодка была ошвартована третьим бортом. Непрядов с непонятной робостью миновал перекинутые между корпусами сходни, точно какая-то доска вдруг могла проломиться под ним, и почувствовал под ногами твердь корабельной палубы. Сразу явилось облегчение, как если б корпусная сталь взяла, да и оттянула на себя будоражившие душу Егора неведомые «токи наводки».
Взобравшись на ходовой мостик, Непрядов окончательно успокоился. Из шахты рубочного люка вновь дохнул знакомый дурман отсечного воздуха. В ноздри шибануло запахом испарявшегося электролита и свежей краски. Держась за поручни, Непрядов перебрал подошвами ботинок звонкие клавиши перекладин трапа. В центральном привычный полумрак и тишина, соответствующие береговой стоянке. Всё возвращалось «на круги своя», как сказал бы по такому случаю Егоров дед. С первого же мгновенья командир почувствовал, что он опять дома. Как любящая женщина, не помнящая обид, лодка приняла его и вновь обласкала благодатью своего тепла. Всё здесь было знакомым, родным, близким. Проходя по отсекам, Непрядов касался рукой приборов, трогал штурвал, гладил колпак гирокомпаса. Каким-то очарованием памяти исходило от всего, на чём задерживался его взгляд.
Он по-прежнему одухотворял свою лодку, видя в ней живое существо, способное понимать его и добром отвечать на добро.
