В памяти возникла лазурная гладь залива в ранних лучах солнца. На воде старый вельбот с ободранной краской. За рулем — девушка в кителе и офицерской фуражке. Лицо — открытое, смелое; глаза — чистые, черные. Я давно потерял ее след, но надежда на встречу не умерла во мне.
Лист бумаги лежал нетронутый, когда в каюту вошли мичман Алсуфьев и мичман граф Нирод в парадных мундирах. Некрасивое, с красными пятнами, лицо Алсуфьева светилось радостью. Во Владивостоке у него была невеста. Он известил ее телеграммой о возвращении.
— Не смогли бы и вы, Алексей Петрович, отбыть вместе с нами? — смущенно проговорил Алсуфьев.
— Спасибо, Андрей Ильич, но оставить миноносец не на кого.
— Очень жаль, Алексей Петрович…
Мичман был переполнен счастьем, и ему хотелось поделиться им с кем-нибудь.
— Всего доброго, господа офицеры, — сказал я в напутствие.
— Спасибо, — Алсуфьев поклонился. Пятна на щеках его сделались ярче.
Мичман Нирод молча кивнул. Равнодушно, прямо смотрели холодные серо-голубые глаза. Высокий лоб без единой морщины, обрамленный русыми редкими волосами, был покоен.
Мы вышли наверх.
— В семь утра шлюпка будет ждать вас на Адмиральской пристани, господа, — сказал я, когда Алсуфьев сел за руль, гребцы взялись за весла, а граф Нирод удобно спрятал под банку голенастые ноги.
Шлюпка бесшумно отошла от борта и под плавные взмахи весел стала быстро удаляться…
Над бухтой в дрожании огней огромным амфитеатром раскинулся город. Левее темнела лагуна, белела пенистая полоска прибоя. А еще левее зиял на фоне звездного неба широкий зев — выход в Амурский залив. Я смотрел туда.
Вид залива и знакомый зев с обрывистыми берегами перенесли меня в прошлое восьмилетней давности…
2
Вдвоем с соседом моим и приятелем Костей Назимовым я шел по песчаной косе Амурского залива. Коса уходила далеко в море. На сверкавшей от яркого солнца поверхности воды качались чайки. Помню: мы остановились. Костя что-то рассказывал мне, а я суковатой палкой доставал из воды сине-зеленую лучистую медузу. Студенистая масса легла на песок. Бесшумно набежала волна, окатив куполоподобное тело. Я поднял голову. Недалеко от нас девушка стаскивала в воду вельбот. На голове у нее была морская фуражка с лакированным козырьком. Из-под нее выбивались пряди черных гладких волос. Поношенный китель висел на худой, мальчишеской фигурке.
Она стояла по колено в воде. Мы подошли к ней, предложили помочь. Столкнули в воду вельбот. Втроем поставили мачту, подняли парус.
— В Семеновский ковш, — коротко скомандовала Вика, берясь за руль. Когда парус наполнился ветром, я и Костя Назимов стянули шкоты. Загудело косое белое полотнище. Заплескалась вода. Вельбот быстро набирал ход, удаляясь от берега.
Вика сидела напротив нас и молча правила рулем. Большие глаза ее смотрели прямо. Они были совершенно черные, глубокие, спокойные. В складе смугловатого лица Виктории было что-то свое, особенное, резкое. Парусом я повернул вельбот в сторону противоположного берега, синевшего на горизонте. Поворот получился удачный.
— За непослушание наказывают, — шутя сказала Вика, — но я оставлю проступок ваш безнаказанным.
Я стал рассказывать ей, как надо управлять шлюпкой. Вика слушала меня с интересом. А я, глядя на нее, чувствовал, как что-то ранее незнакомое проникает в глубины моего существа, подчиняя себе другие ощущения. Мир внезапно расширился, стал свежее, светлее, звонче.
Вика понравилась и Косте Назимову. Я не удивился, когда он признался в этом. Уж слишком она не похожа была на знакомых нам барышень. Мы подружились с ней и стали встречаться на берегу залива, где стоял старый вельбот. Когда-то этот вельбот был гордостью крейсера «Громобой», но пришел по старости в негодность. Отец Вики в то время служил старшим офицером на «Громобое». По настойчивой просьбе дочери он подарил ей ставший ненужным на корабле командирский вельбот.
Обычно мы уходили на морскую прогулку рано утром. Когда же возвращались обратно, сине-серая гладь моря пестрела алыми островками от света заходящего солнца, по белой ферме маяка пробегали розоватые тени.
Капитанскую власть и обязанности экипажа делили на троих поровну. Нашим излюбленным местом, куда мы каждый раз приходили, был узкий залив между северо-западной оконечностью Русского острова и выступавшей из воды гранитной скалой. Даже в тихую погоду вода с шумом втекала в проливчик. Бурлил водоворот. В скале зиял грот. Волна с грохотом врывалась в эту расщелину. Через равные промежутки времени раздавались глухие удары. Казалось, стреляет пушка.
Над водой нависал высокий, скалистый берег. Выжженные солнцем коричневые скалы громоздились одна на другую, образуя воздушные замки с башнями и бойницами. Однажды Костя не мог отлучиться из дому, и мы пришли туда вдвоем с Викой. Вытащив вельбот из воды, поднялись наверх. Эта часть острова в то время была необжита. Низкорослые густые деревья, образуя непролазную чащу, подступали к самому берегу. Молодые дубки, обвитые диким хмелем, стояли плотно друг к другу. А впереди, насколько охватывал глаз, простиралась малахитово-синяя равнина. От безграничности водных просторов захватывало дух. Казалось, на этой скале кончается земля и начинается бескрайний Мировой океан.
— Как хочется плыть туда, — сказала Вика.
Я молчал, пораженный красотой и величием океана.
— Если бы я была, как ты, мужчиной, я бы стала морским скитальцем, капитаном вечно плавающего корабля, как Немо. Мне папа говорил, что скоро станут строить настоящие подводные корабли.
Лицо Вики выразило волнение, черные глаза светились неровным блеском.
— А иногда мне хочется умереть… умереть, сражаясь за отчизну, как Жанна д’Арк. Хорошо отдать жизнь за нее. Что может быть лучше, чем умереть в бою!..
Я заговорил не сразу. Мне сделалось жарко, хотя воздух, пронизанный лучами утреннего солнца, был свеж.
— Как можно думать о смерти, когда такой простор перед нами, а впереди — вся жизнь, — с горечью проговорил я. — Посмотри, как красиво кругом.
Я не смел поднять глаза и посмотреть ей прямо в лицо. Внизу, над голубым зеркалом воды, носились чайки. Глухо ударялись волны наката о грот в скале.
— Я не люблю тихую погоду и гладь на море, — задумчиво сказала Вика, — люблю бурю и волны…
Все, что она говорила, казалось необычным.
— Хорошо плыть навстречу буре, когда ветер рвет парус, швыряет в лицо пену, — продолжала она, — плыть бы и плыть, ныряя вниз, да так, чтобы верхушка мачты касалась пенных гребней.
— Буря ломает мачты и топит суда, а твой вельбот пойдет ко дну при легким шторме, — возразил я.
