Айза подошла к нему и, встав на цыпочки, нежно поцеловала в щеку и улыбнулась.
– Не сердитесь! – попросила она. – Все идет хорошо.
Золтан Каррас взял ее за подбородок и попытался прочитать в глубине ее глаз.
– Хотел бы я тебе верить, – сказал он. – Но у меня такое впечатление, что ты чего-то недоговариваешь. – Он помолчал, а затем добавил: – Ты уже выяснила, что им от тебя нужно?
– Еще нет.
– Ты уверена?
– Даю слово.
– А если это что-то плохое?
– Даже если и так, хуже то, что я оставила позади. Я освободилась от мертвецов. – Айза повернулась к матери и ласково взяла ее за руку. – Они больше не вернутся! – сказала она. – Ксанан – последний, и очень скоро он тоже уйдет. И тогда я смогу спать спокойно. Наверно, я потеряла Дар.
– В обмен на что? – поинтересовался Себастьян.
– Какую бы цену ни запросили, я готова ее заплатить, – спокойно ответила Айза. – Любую!
– Мне страшно, – проговорила Аурелия.
Дочь сжала ладонь матери, а потом ласково погладила.
– Не стоит, – сказала она. – Это было долгое странствие в поисках моего излечения, и оно уже близко. Ты должна не бояться, а радоваться. Наконец-то я перестану быть не такой, как другие.
– Не знаю, хочу ли я, чтобы ты перестала быть не такой.
– Немного поздно, чтобы это выяснять, тебе не кажется? – Она махнула рукой в сторону каменной громады, темный силуэт которой высился над обрушившейся кровлей шабоно. – Золтан говорит, что за этим тепуем мир заканчивается.
– Кажется, будто ты и в самом деле хочешь, чтобы он закончился.
– Я и хочу, – призналась Айза. – Я очень устала и думаю, что ни при каких условиях не смогу пойти дальше этой горы.
– Как ты думаешь, россыпь находится там? – поинтересовался Себастьян.
– Не имею представления. Да меня это и не волнует. Я ищу не алмазы.
– Вполне возможно, что река, через которую мы перебрались, – это Верхняя Парагуа, – заметил Золтан Каррас. – А значит, мы сейчас находимся между ней и Карони – там, где, по твоим словам, может находиться месторождение МакКрэйкена.
– Говорю же вам, что это меня не волнует. Мне жаль, что вы питали какие-то иллюзии, но поймите же, что я и пальцем не шевельну ради любого алмаза на свете.
Венгр внимательно посмотрел на нее, а затем пожал плечами.
– Что поделаешь! – воскликнул он. – В конце концов, я уже стар, и мне не светит устроить загул в Нью-Йорке. Наверно, перестань я бродяжничать – умер бы от ностальгии.
Дальше, за деревней, виднелась просека, которая уже начала зарастать: значит, индейцы перестали ею пользоваться, – но еще была вполне проходима и вела сначала через старые банановые плантации, затем через густой лес пальм пихигуао и, наконец, через лес высочайших деревьев; их то тут, то там брали в полон грозные фикусы-«древоубийцы», способные удушить и повергнуть в прах самые гордые и мощные стволы.
– Не знаю, что за удовольствие испытывает этот пролаза, удушая дерево, которое его же и питает, – хмуро заметил венгр. – Он рождается на нем, высасывает его соки и умирает, после того как убьет. Порой природа совершает промахи, подобно людям.
Они шли очень медленно, будто совершая загородную прогулку, поскольку тропинка оказалась удобной, температура была приятной, а в чаще вовсю резвились попугаи, красные ара, обезьяны, краксы[53], туканы «щебечетмало» и «дайтебебоже». Сельва, занимавшая территорию между плоскогорьем Самуро на севере и Сьеррой-Пакараймой на юге, почти на восьмисотметровой высоте, обильно поливаемая короткими ливнями, которые тут же уступали место сияющему солнцу, и отлично дренируемая множеством ручейков, которые с шумом скатывались к бурной Парагуа, действительно была самым мягким, красивым и уютным тропическим лесом на свете.
К вечеру они спустились в саванну – небольшой участок, поросший высоким ковылем; кое-где встречались небольшие акации, над которыми примерно в двадцати километрах высилась громада тепуя. Айза опять вспомнила огромную книгу в коричневой обложке и с рисунками пером – одно из ярких впечатлений детства – и поняла, что не ошиблась. Это был «Затерянный мир» Конан Дойла, и круг ее детских фантазий окончательно замкнулся.
Ханс Ван-Ян пришел в бешенство, обнаружив пропажу винтовки: ее не оказалось там, где он повесил накануне вечером, – в изголовье гамака.
В первую минуту его подозрение пало на арекуну Обезьяноеда. Тот, суеверный, как всякий индеец, каждый вечер спешил присоединиться к ним, поскольку его пугала сама мысль о том, что в темное время он вдруг окажется один в лесу. Однако вскоре мулат понял, что вором не мог быть никто из подручных, и это привело его еще в большую ярость: значит, несмотря на охрану, кто-то все-таки проник в лагерь и стащил оружие.
– Раз меня обокрали, могли и горло перерезать, – возмущался он. – Если вы так собираетесь защищаться от гуайка, тогда готовьтесь: они устроят нам веселую жизнь.
– Не может быть, чтобы это были гуайка, приятель, – заметил Обезьяноед. – Они по ночам никогда не ходят.
– Кто бы говорил! Сам трясется от страха, точно капибара в луже с кайманами, а гуайка в глаза не видел даже издали. Они здесь, пробираются к нам ночью, а ты и не чувствуешь. Колумбиец! – позвал он и, когда тот тут же подошел, пренебрежительно кивнул в сторону арекуна: – Отправляйся с ним и возьми с собой Вонючку. И поторопись, потому что я хочу поскорее поймать этих островитян. Через пять минут я последую за вами.
Сесарео Пастрана промолчал, хотя тоже сомневался в том, что гуайка стали бы красть винтовку, с которой не умели обращаться, и поспешил исполнять приказ, потому что, как никто другой, желал поскорее покончить с нелепой ситуацией, которая обернулась тупиком.
Последние пять лет он был тенью рыжего мулата, и ему никогда не приходило в голову обсуждать его решения, однако тот просто свихнулся на идее найти пресловутую россыпь МакКрэйкена да еще и вбил себе в голову, что канарская девчонка может привести их к месторождению. Подобная блажь ничем хорошим не закончится. А тут она и вовсе оказалась сопряженной с недопустимым риском – когда они достигли берегов полноводной реки, он обнаружил, что переправиться на другой берег можно, только балансируя по ненадежному висячему мосту.
– Все, приехали, Обезьяноед, – сказал он. – Бачако может говорить что угодно, но я ни за что не пойду по этому мосту. Не хватало еще, чтобы какой-нибудь сукин сын индеец всадил мне стрелу в задницу, пока я буду кувыркаться в воздухе. – Он уселся рядом со стволом сейбы, к которому были привязаны лианы, удерживающие ненадежную конструкцию, и, не торопясь, достал пачку сигарет. – Я и думать забыл об алмазах, – сказал он.
Но Ханс Ван-Ян о них не забыл, как раз наоборот: стоило ему увидеть на горизонте массивный силуэт гигантского тепуя, господствовавшего над равниной, на него словно вдруг нашло божественное озарение.
– Вот он! – воскликнул мулат. – Вот куда Джимми совершил посадку вместе с МакКрэйкеном, там-то и находятся алмазы.
Однако ни Сесарео Пастрана, ни Обезьяноед, ни остальные чернореченцы не разделяли его энтузиазма. Напротив, они считали, что это просто-напросто один из многочисленных гвианских тепуев, который к тому же находится в глубине территории самого враждебного из диких племен, что само по себе представляло серьезное неудобство.
– Мне жаль, шеф! – откровенно признался колумбиец. – Для меня не существует таких алмазов, которые бы стоили дороже моей шкуры. Я уверен, что, даже если и пройду по этому мосту, ее с меня сдерут. Я и с места не сдвинусь.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Черт побери, Бачако! – нетерпеливо воскликнул Сесарео Пастрана. – Даже младенцу это ясно. Мое единственное желание – вернуться в Трупиал. А они хотят вернуться вместе со мной.
Мулату не нужно было спрашивать, так это или нет: достаточно было взглянуть на лица присутствующих. Просто не верилось, что его люди – грозные чернореченцы, одно упоминание о которых приводило в трепет всех прочих обитателей здешних мест, – могут не на шутку испугаться.
– Мы годами мечтаем о такой возможности, – сказал он. – В кои-то веки она нам представилась, а вы хотите, чтобы я поверил в то, что вы струсили?!
– Дело не в этом, – вмешался Вонючка, длинноносый метис. – Преследовать какую-то гуаричу, потому что ты решил, будто она слышит «музыку», – это глупость, которая зашла уже слишком далеко.
– Разве я был неправ? – возмутился мулат, вновь указывая на далекий тепуй. – Она привела нас прямо к тому месту, где МакКрэйкен нашел алмазы.
– Это всего лишь догадка, – заметил Пастрана. – Здесь полным-полно тепуев, а до этого от Ауянтепуя, наверно, больше двухсот километров. Говорили ведь, что месторождение он обнаружил там.
– Да что такое двести километров в такой сельве, как эта? – возразил Бачако. – Джимми Эйнджел уверял, что старик заставил его целую неделю кружить над сельвой, прежде чем решить, где произвести посадку. Ясно, что тот постарался его запутать, а впоследствии не захотел сказать ему правду или сам уже ничего не помнил. Прошло ведь пятнадцать лет! Как он мог помнить, где находился тепуй – здесь или в двухстах километрах южнее!
