Депрессия застала «Мэри Дир» в одном из дальневосточных портов, где она стояла на приколе и ржавела, пока тень новой войны не подняла цены на фрахт. Тогда она с новым экипажем стала курсировать по Индийскому океану и Китайскому морю. В 1941 году вблизи Сингапура судно снова было торпедировано, но своим ходом дошло до Рангуна, где его залатали, и оно направилось в Сан–Франциско. Там его, впервые за двадцать лет, подвергли подобающему досмотру, отремонтировали и отправили совершать рейсы на Дальний Восток. В последние дни японской войны «Мэри Дир», попав под артиллерийский обстрел, напоролась на коралловый риф.
Половина днища была разорвана, киль болтался на честном слове, а все надпалубные надстройки были расстреляны.
– Любой современный пароход не выдержал бы такого! – с гордостью заявил Патч.
В 1947 году, продолжил он рассказ, владельцем судна оказался бирманец, который полностью поменял экипаж и стал гонять судно по дальневосточным портам, пока через четыре года не бросил его за ненадобностью в Иокогаме, где оно и гнило до тех пор, пока его не купила компания Деллимара.
Рассказывая историю «Мэри Дир», Патч иногда увлекался и начинал говорить о судне, как о человеке.
Если бы он старался подчеркнуть, что «Мэри Дир» – старое, неповоротливое корыто, место которого на свалке, то мог бы похвастаться своим мастерством моряка и капитана, сумевшего провести его в пролив, несмотря на самый суровый в году шторм. Вместо этого он рассказал суду, что это прекрасное судно, легко управляемое, и что течь была только следствием недобросовестных ремонтов, сделанных в плохо оборудованных дальневосточных портах. Его преданность судну произвела впечатление, но стоила ему сочувствия публики, которое он мог бы завоевать так легко.
Холленд, выслушав рассказ, заставил Патча вспомнить все подробности рейса через Красное море, Суэцкий канал и Средиземное море, постоянно интересуясь поведением экипажа, командного состава, отношениями между Таггартом и Деллимаром. Картина складывалась не из приятных: недисциплинированная команда, некомпетентный первый механик, поглощенный покером, в который играл без разбору и с командой, и с инженерным составом; капитан безвылазно сидел в каюте и почти не появлялся на мостике, а Деллимар непрестанно слонялся по судну, ел в своей каюте и иногда запирался там то с Хиггинсом, то с капитаном на несколько часов подряд.
Суд погрузился в тишину, когда Холленд добрался до момента, когда Патч принял командование.
– Согласно вашей записи в вахтенном журнале, капитан Таггарт умер рано утром второго марта. Это верно?
– Да.
– У вас на борту не было врача?
– Нет.
Дженнет Таггарт, побледнев, подалась вперед, ухватившись побелевшими пальцами за спинку переднего кресла.
– Вы сами оказали помощь капитану Таггарту?
– Я сделал все, что мог.
– Что именно?
– Уложил его в постель, пытался дать снотворное, но он не принял. – Патч замолк и бросил быстрый взгляд на Дженнет Таггарт.
– Вы заперли его в каюте?
– Да, – почти прошептал Патч.
– Зачем?
Патч не ответил.
– В вахтенном журнале вами записано, что капитан Таггарт умер от сердечной недостаточности. Не объясните ли вы суду причину этого сердечного приступа, если действительно имел место приступ?
– Мистер Холленд, – раздался резкий голос Боуэн–Лоджа, – вынужден вам напомнить о том, что сказал ранее! Я считаю, что это к делу не относится!
Но на этот раз Холленд проявил настойчивость:
– При всем моем почтении к вам, господин председатель, я, напротив, считаю это в высшей степени относящимся к делу. Свидетель выказывает похвальную сдержанность по поводу болезни капитана Таггарта. Эта болезнь, однако, могла сильно повлиять на работоспособность команды, оставшейся ему в наследство, и будет только справедливо, если суд получит исчерпывающую информацию. – И, не дождавшись разрешения, Холленд обратился к Патчу: – Теперь, когда я объяснил правомерность моей заинтересованности, может быть, вы все–таки ответите на мой вопрос: что послужило причиной смерти капитана?
Патч продолжал угрюмо молчать, и Холленд неожиданно рассвирепел:
– Он умер, запертый в своей каюте! Это ведь так?
Вопрос прозвучал достаточно грубо, и Патч безмолвно кивнул: по всему было видно, как глубоко он потрясен.
– Почему вы его заперли в каюте? – Не дождавшись ответа, Холленд задал наводящий вопрос: – Это правда, что вы его заперли потому, что он буянил?
– Да, он был не в себе, – пробормотал Патч.
– Это раздражало команду? — Да.
– Он выдвигал какие–то дикие обвинения? — Да.
– Какие именно?
Патч с несчастным видом оглядел суд и произнес:
– Он обвинял офицеров в том, что они стащили из его каюты спиртное.
– Теперь, будьте любезны, ответьте на мой вопрос, – Холленд подался вперед, – какова, по вашему мнению, основная причина смерти капитана Тагтарта?
Патч опять–таки мог бы проявить упорство, но го-; лос Боуэн–Лоджа с высоты судейского кресла подстег нул его:
– Прошу свидетеля ответить на вопрос суда. Повторяю: что явилось основной причиной смерти капитана Тагтарта? . Патч смутился.
– Пьянство, сэр, – нехотя произнес он.
– Пьянство? Вы хотите сказать, что он умер от пьянства?
Воцарившаяся в зале ошеломленная тишина была нарушена высоким девичьим голосом:
– Неправда! Как вы можете так говорить! Он же умер!
– Прошу вас, мисс Таггарт! – мягко, почти по–отечески произнес Холленд. – Свидетель дает показан» под присягой!
– Мне нет дела до того, под присягой ли он, но он лжет! – донеслось сквозь бурные рыдания.
Патч побледнел. Фрейзер пытался успокоить девушку, но та повернулась к председателю:
– Пожалуйста! Заставьте его замолчать! – Гордо вскинув голову, она заявила: – Мой отец был прекрасным человеком, любой присутствующий в этом зале мог бы–гордиться знакомством с ним.
– Я понимаю ваши чувства, мисс Таггарт, – спокойно и мягко обратился к ней Боуэн–Лодж, – но должен напомнить вам, что суд расследует катастрофу, в которой погибло много людей. Свидетель находится под присягой. Более того, это не единственный свидетель. Можете быть спокойны: суд вынесет справедливое и беспристрастное решение. А теперь, пожалуйста, сядьте. Или вы предпочитаете покинуть суд и подождать, пока вас вызовут для дачи показаний?
– Я останусь, – произнесла она слабым, сдавленным голосом, – простите. – Она медленно опустилась в кресло, совершенно бледная, комкая в руках носовой платок.
