Сначала вверх, потом в сторону, оттолкнулась от судна и схлынула в океан.
Он беспомощно кувыркался в плотной белой кипени, судорожно хватал ртом воздух, когда на доли секунды оказывался на поверхности, и опять погружался с головой в бурлящую тугую массу.
Волна несла его, как перо чайки, как спортсмена на сорф-боте.[3] Только он не стоял, а лежал, и не на доске для сорфинга, а завёрнутый в оранжевый поплавок-нагрудник. Его несло с сумасшедшей скоростью, и волна могла домчать его до Африки или Мадагаскара или высадить, как Робинзона, на необитаемый остров. Но волна вдруг круто наклонила белую голову, и Лёшка по инерции полетел над водой, полетел и… провалился. Белогривая волна, словно лошадь, сбросившая наездника, легко устремилась дальше, а Лёшка остался позади, на малых волнах, как незадачливый седок на взрыхлённой земле.
Силуэт залитого огнями «Ваганова» маячил в недоступном далеке. И лишь тогда Лёшка до конца осознал, что произошло. Он был один в океане, и спасение, если только можно было рассчитывать на спасение, зависело от него самого. Прежде всего от него самого.
Сколько придётся или сколько он сумеет продержаться, трудно загадывать, но держаться надо до конца.
В голове промелькнули случаи, о которых Лёшка когда-то читал, слышал, видел в кино. Главное для человека, очутившегося за бортом, — выдержка.
«Беречь силы», — первое, что осмысленно приказал себе Лёшка. Всё, что он делал до этого — двигал руками, ногами, выплёвывал тёплую горькую воду, набирал полные лёгкие воздуха и хранил его, сжав плотно губы, — всё до этого он делал инстинктивно. Управлял автомат самозащиты, а не разум и воля.
Беречь силы. Не растрачиваться в бесполезном барахтанье, в безумной попытке доплыть куда-нибудь, догнать пароход. Максимально бездействовать. Но не впадать в шоковую безысходность, не поддаваться парализующему страху.
Беречь силы. Сигналить фонариком — впустую. На таком расстоянии и топовые огни едва желтеют во мгле. Никто не услышит и твои крики о помощи.
Всё-таки он изрядно наглотался горькой, как микстура, воды. В животе булькало, в горле стоял тошнотворный ком.
Наконец его вывернуло, всего, наизнанку.
Отдышавшись, он почувствовал облегчение, а вместе с ним слабость. На берегу от такой слабости подламываются колени.
Свинцовый груз ботинок тянул вниз.
Лёшка перевернулся на живот, скрючился, расшнуровал и сбросил с ног набухшие ботинки. Брюки он решил не снимать. Заштилит, объявятся медузы… В океане они всякие водятся.
Акул он пока не опасался. Просто не думал о них. И глубина не тревожила. Не всё ли равно, сколько под тобою: два, двадцать или две тысячи метров?
Беречь силы. Океан стихает, притворяется тихим и благонравным; сделал своё дело и спокойно укладывается на отдых. Ложись и ты, его жертва, лежи, пока можно. Раскинь крестом руки, выпрями ноги. Голова — на затыльнике. В таком жилете можно и сто раз переплыть озеро Красное…
Отлёживаться подолгу не удавалось: лицо захлёстывало. Плыл он «по-собачьи», лениво и плавно подгребая под себя руками, и чуть-чуть ногами пошевеливал. Лишь бы держаться на плаву.
Океан смирнел и смирнел. Остатки кучевых громад ушли за горизонт. Тропическое небо было всё в звёздах. Как в планетарии.
«Как в планетарии». Так пишут в книгах. Он вспомнил, что ни разу не побывал в планетарии. И в Казанском соборе не был ни разу. Не сосчитать, сколько раз проходил мимо. Проходил, на солнышке у фонтана перед собором грелся.
Отец рассказывал, что его маму, Лёшкину бабушку, недалеко от Казанского убило, там, где памятная надпись на стене дома. Белым по голубому:
ГРАЖДАНЕ!
При артобстреле
эта сторона улицы
наиболее ОПАСНА.
Бабушку убили на другой, менее опасной стороне Невского.
Теперь и отца уже нет, и…
«Стоп, матрос! — остановил себя Лёшка. — Нельзя о таком думать сейчас».
Он стал искать знакомые планеты и созвездия, которые показывал ему Пал Палыч.
Вытянутый ромб Ориона, тлеющий Марс, Скорпион с загнутым внутрь хвостом, созвездие Льва…
Звёздное небо похоже на огни большого ночного города, когда на него сверху, с самолёта, глядишь.
Огромный старинный город с кривыми запутанными улицами. Только главный проспект — Млечный Путь — широкий, просторный.
По Млечному Пути несли куда-то Южный Крест. Впереди шёл с двумя фонарями — звёздами Альфой и Омегой — Центавр.
«Центавр — это я. Меня так нарекли на экваторе…»
Звёздный проспект качался и пружинил. Тяжёлая дремота расслабляла тело.
«Не спать!» — вовремя очнулся Лёшка. Он потряс головой, проплыл несколько метров сажёнками.
Наступил рассвет. Небо линяло, звёзды, одна за другой, исчезали. Лишь блистательная Венера гордо встречала солнце.
Забавно тогда вышло: приняли Венеру за береговой маяк.
Пал Палыч, конечно, на крыле мостика, в бинокль смотрит, а четвёртый штурман Кудров воткнулся в чёрный наглазник радиолокатора, как фотограф в кабинетный аппарат.
Перед расставанием всей семьёй пошли в фотоателье: мама, Димка и Лёшка. Как предчувствовали, что больше никогда не увидятся…
Острая, безмерная жалость к матери охватила Лёшку. Он тихо заплакал, горько и безысходно, как маленький. Он был совсем один в океане, стесняться некого. Его не видят ни люди, ни звёзды — никто.
А товарищи с «Ваганова»? Товарищи не должны, не могут бросить его на произвол судьбы. Ищут, зовут. Капитан Астахов, Пал Палыч, Зозуля, Федоровский смотрят в океан. Дядя Вася не снимает наушники, выстукивает на весь мир SOS. Его ищут, верят: не сдастся, выстоит, победит матрос Алексей Константинович Смирнов. Моряки не оставляют товарища в беде. Надо выдержать — любой ценой!
Цена одна — жизнь, собственная жизнь. Только ли собственная? А мама? Разве она переживёт это?
Нет, он не имеет права сдаваться, не имеет права на безвестную гибель.
«Не отчаиваться! Отчаяние — смерть».
Он всё понимал, давал себе верные советы, строго требовал от себя правильных мыслей и действий, но тело и дух его слабели с каждой минутой.
Лёгкие, невесомые облака, вспорхнувшие выше кучевой массы, вспыхнули будто солома. Океан порозовел, заискрился, вода потеплела… Губы пересохли, покрылись солью, как белым лишайником.
Солнце породило новые муки: ослепляющую яркость и жажду.
Глаза воспалились и покраснели. Гортань, казалось, ссохлась от жажды. Сдавило горло, всю шею. В висках сильно билась кровь.
Вкрадчиво-ласковый плеск воды в ушах, бескрайняя живая водная гладь становилась пыткой, жестокой, изнуряющей, сводящей с ума.
