Грибанов стоял вполоборота к Кувахара, заложив руки за спину и искоса посматривая на него. Борилка и Андронникова вовсе не смотрели на Кувахара, как бы не замечая его. Только американцы со страхом да Воронков и Стульбицкий с любопытством смотрели на вылощенного, самодовольного японского подполковника.
— Кто эти? — спросил Кувахара подпоручика Хаттори, указав на американцев, после того как внимательно осмотрел всех.
— Господин подполковник, я их ни о чем не спрашивал и не отвечал на их вопросы.
— Спросите этого верзилу, — кивнул он на Грибанова, — кто эти двое с бородами?
— Господин подполковник приказар спросить, кто двое с бородами? — спросил Хаттори Грибанова.
— Спросите их. Я не знаю, кто они, мы их встретили на острове в полуодичалом состоянии. Они не говорят по-русски, а мы не знаем их языка.
— Ду ю спик инглиш? [Говорите ли по-английски? (англ.)] — спросил Хаттори капитана Брича.
— Да, говорю, — неохотно ответил тот.
— Американцы, англичане?
— Американцы.
— Господин подполковник, это Американцы, — объяснил Хаттори. — Русские ничего о них не знают, так как встретили их на острове в полуодичалом состоянии. — Передайте тем и другим, что я отдаю приказание посадить американцев в карцер, как представителей враждебного государства. Что касается русских, то они будут помещены в хорошие условия, накормлены, больным будет оказана медицинская помощь. Русским объясните, что через два часа я буду беседовать с ними об их нуждах и о том, как скорее отправить их в Токио для передать советскому посольству.
Он сидел неподвижно, пока Хаттори переводил русским и американцам смысл распоряжений. Потом встал, сделал легкий кивок головой и вышел, приказав Хаттори следовать за ним.
В кабинете он сказал переводчику:
— Сейчас, после того как американцев отведут в карцер, будете в течение двух часов подслушивать их разговоры. Существенное будете записывать, необходимо делать записи как можно точнее. Дежурный покажет место, где нужно подслушивать.
— Слушаюсь!
Как только Хаттори вышел, подполковник Кувахара взялся за телефонную трубку и вызвал начальника жандармерии:
— Как с оборудованием помещения для русских? „Волчок“ для подслушивания проверили? Завесьте его какемоно [Какемоно — длинный свиток из шелка, наклеенного на бумагу, или просто из бумаги с нарисованной на нем картиной]. Я там буду один. Не забудьте поставить кресло. Через десять минут я выхожу, через пятнадцать выводите русских.
Помещение, отведенное для русских, находилось в здании офицерского собрания. Это была просторная чистая комната с неизменной чугунной печкой посредине, с полом, устланным татами — толстыми матами, обтянутыми циновками из рисовой соломы. Вся обстановка состояла из одного отполированного столика на коротких ножках. Чтобы сидеть за ним, нужно было опускаться на пол. На двух стенах, отделявших комнату от других помещений, висели по два какемоно, а в третьей стене была ниша с раздвижными бумажными ширмами, в нише — постель и посуда. Окно было широкое, с раздвижными двойными рамами: наружная — с прозрачным стеклом, внутренняя — с тонкой прозрачной бумагой, так что через окно, не раздвигая бумажных рам ничего нельзя было увидеть на улице.
Словом, это была типичная японская комната, оборудованная со средним достатком. По-видимому, это была комната отдыха младших офицеров.
Еще по пути сюда Грибанов улучил минуту и предупредил всех, что, когда их оставят одних в помещении, разговаривать нужно либо о пустяках, либо если о серьезном, то самым тихим шёпотом на ухо, так как их непременно будут подслушивать.
В комнате их поджидал санитар с бинтами и йодом. Печка весело гудела, на ней кипел чайник. На столе пять чашек с рисом и пять пустых — для чая. При входе в комнату сопровождавшие жандармы показали жестами — снять обувь. Сами жандармы не вошли: остались в соседнем помещении. Санитар недолго мудрствовал над ранами. Бесцеремонно размотав бинты, он так же бесцеремонно оторвал их от ран, обильно смочил раны йодом и снова забинтовал. Проделав все это молча, ушел, плотно притворив за собой дверь. Русские остались одни.
— Как вы думаете, Иннокентий Петрович, это не нам? — спросил Борилка, — указав на чашечки о рисом.
Он не сказал „товарищ майор“. Еще на эсминце они условились, что среди них нет ни майора, ни капитана. Было условлено, что Грибанов будет именоваться Чеботиным, Воронков — Сухоруковым. Имена и отчества оставили прежними.
— Да, это нам, — с усмешкой подтвердил Грибанов. — Но самовольничать нельзя. Нужно спросить разрешения у охраны. Сейчас я попробую.
Сказав все это преднамеренно полным голосом, Грибанов попытался открыть дверь. Она не отворялась. Грибанов постучал. С той стороны кто-то отвернул ключ, дверь открылась, на пороге появился жандарм. Обращаясь к нему, Грибанов показал на рис и себе на рот, потом обвел рукой всех: дескать, мы голодны.
Подошел еще один жандарм и спросил первого:
— Чего они хотят?
— Наверно, спрашивают разрешения поесть рис.
— Так он же для них и поставлен.
— Должно быть, никто не сказал им этого.
— А я тоже не знаю, разрешать или нет.
— Сейчас я позвоню господину майору Кикути. Дверь закрылась и минут через пять снова открылась.
В комнату вошел жандарм, предварительно сняв резиновые ботинки с отделенными большими пальцами. Жандарм показал каждому место за столом, расставил чашечки, разложил чайные ложки, потом достал из ниши розетки с засахаренными бобами для каждого. Показав на чайник и изобразив, как наливают чай, он вышел — и ключ снова щелкнул.
Переглянувшись и подмигнув друг другу, Борилка и Грибанов, а за ними и все остальные принялись за еду.
Напрасно просидел битых два часа подполковник Кувахара возле слухового отверстия, ведущего в комнату пленников: ни единого полезного для себя слова не услышал он. Зато Грибанов сумел услышать кое-что полезное для себя. За едой они договорились — шепотом на ухо друг другу, что о пленных китайцах они ничего не знают, кроме того, что они видели каких-то китайцев на палубе, по слухам, будто бы подобранных ночью на море. Не берутся они судить и о том, кем потоплен их пароход. На острове Сивучьем они оказались случайно, — сделали остановку для ремонта шлюпки. А шли на остров Минами, чтобы явиться к японским властям с просьбою оказать содействие в отправке их на родину.
После завтрака, когда все легли отдыхать, Грибанов неслышно подполз к двери, за которой слышался разговор жандармов-охранников. Вполне уверенные, что никто из русских не знает японского языка, они говорили непринужденно. Приложив ухо к щели под дверью, Грибанов слушал с затаенным дыханием.
