Воину Андреевичу очень понравилась точка зрения английского лейтенанта.
— Просто! В конце концов так оно и есть, да вы не учитываете сложнейших событий, характеров войн, возникновения христианства, влияния отдельных человеческих личностей на ход исторического процесса. И нельзя не согласиться, что возраст тоже сыграл немалую роль. Все имеет свой конец. Вы не согласны, капитан-цурзее?
— Да, совершенно не согласен. Гибель всех великих империй происходила исключительно из-за мягкотелости правителей и правящих партий.
— Мягкотелость? — Воин Андреевич даже приподнялся в кресле. — Если римские императоры, такие, как Сулла, Нерон, да и все двенадцать цезарей отличались мягкотелостью, то что же тогда назвать жестокостью?
— Отдельные акции римских императоров носят частный характер, христиан тысячами сжигали на крестах, уничтожали в римских цирках, а христианство процветало. Народам, завоеванным римлянами, предоставлялось право самоуправления, что приводило к восстаниям. Вспомните восстание в Иудее в 66 году, подорвавшее впервые римское могущество. Необходимо было создать режим, при котором восстания невозможны.
— Что за режим?
— Диктатуру патрициев. Уничтожить все неполноценные народы, и в первую очередь всех до одного евреев, пролетариев, паразитические народы, вроде цыган. Остаться должны были только лучшие из патрициев, не затронутые идеями равенства, и плебеи как основа нации, из которых следовало формировать все подсобные органы власти. Покончить с демократией для рабов и подвластных народов. Все они или уничтожаются, или делаются послушной живой машиной. Для них единственный закон, карающий за всякое нарушение дисциплины, только смерть. Я уверен, что при такой организации Рим просуществовал бы еще много веков.
— До каких же пор? — спросил старший офицер.
— Пока не появился бы народ, действительно достойный управлять миром.
— Тевтоны?
— Да!
— Вы как будто сделали такую попытку, — сказал старший офицер, — и, как видите, из нее ничего не вышло, кроме бесчисленных жертв и невиданных разрушений.
— Еще ничего не известно.
— Вы надеетесь на победу?
— Да. Даже если не сейчас, то через десять, двадцать лет!
Командир прервал спор, сказав:
— Страшная у вас философия, герр капитан-цурзее. Беспардонное рабство какое-то. Государство палачей. Нет уж, такое не получится. Надо уничтожпиь всю цивилизацию, чтобы создать подобное безобразие.
— Возможно.
— М-да, но вот, слава богу, идет наш ученый радиотехник, он же математик и лингвист, несет нам последние новости. Каких только ужасов вы ни наговорили, а не испортили настроение. У меня такое состояние, что мы ушли далеко, далеко от всех треволнений и несчастий и находимся сейчас где-то на другой планете, а когда вернемся домой, то там все и образуется. И вам станет неудобно за такие несообразные мысли, капитан-цурзее.
Фон Гиллер, сверкнув золотыми зубами, сказал многозначительно:
— Как часто мы ошибаемся в своих расчетах.
— Вот это уже из другой оперы, капитан-цурзее. Но послушаем вестника эфира.
Радист сделал попытку доложить по уставу, и на этот раз командир остановил его и даже не сделал обычного замечания о головном уборе.
— Ну что новенького? Говорите по-английски, Герман Иванович.
— У меня есть сообщение, с которым, может быть, не следует всех знакомить?
— Ну, батенька мой, какой это секрет, если он летает по воздуху? К тому же мы изолированы от всего мира. Ничего, говорите.
Старший офицер неодобрительно покрутил головой.
— Немецкие войска начали наступление на Одессу. На Западном фронте без перемен. Английская радиостанция из Лондона ищет корабль, сообщивший о гибели «Грейхаунда».
— Вы промолчали?
— Да.
— Правильно сделали. Ну а что-нибудь о Москве, Петрограде удалось перехватить?
— Нет. Я был занят другим, мне кажется, очень важным для нас делом, — радист посмотрел на барона фон Гиллера, с подчеркнуто невозмутимым видом пощипывающего свою дегтярно-черную бородку.
— Продолжайте, Герман Иванович.
— Несколько дней, как я слежу за одной радиостанцией в Тихом океане. Она приближается к нам и четыре раза в сутки ведет переговоры с Гамбургской станцией.
— Говорите, приближается?
Фон Гиллер с нескрываемым интересом слушал.
— Да, с каждым сеансом передачи сигналы слышатся явственней.
— Идет встречным курсом?
— Да.
— Передает шифровки? Не поддаются?
— Пока нет.
— Не срабатывает система?
— Трудно, но есть подходы к решению.
— Ну вот и хорошо. Используйте вашу теорию чисел, а мы пока изменим курс. Для нас не так уж важно, что содержится в цифрах шифровок. Надо уйти от зла и сотворить благо. Сколько, вы думаете, миль до этой станции?
— Шестьсот, восемьсот.
— Для нас весьма нежелательная встреча. Будь это даже простой грузовик, на нем также может находиться пара пушчонок. Как вы думаете, герр капитан-цурзее, могут быть пушки на вашем транспорте?
— Возможно. Хотя если это транспорт, то опасности нет никакой. И немецкий ли он? Скорее всего — американский. Мы находимся в южноамериканских водах. Возможно, бразилец?
— Шифр немецкий, — сказал радист.
— Но вы могли и ошибиться?
Радист пожал плечами, а командир сказал:
— Ошибки здесь быть но может. Наш радиотелеграфист дока по части шифров, не перепутает. Судя по хорошо налаженной связи, к нам приближается если не транспортное судно с важным грузом, то один из уцелевших рейдеров или субмарина.
Барон фон Гиллер ответил, сопровождая речь золотозубой улыбкой:
— Сомневаюсь. Как вы знаете, почти все наши крейсера, выполнявшие роль рейдеров, погибли, а немецкие субмарины никогда еще не были в широтах, где ходят только парусники.
— Береженого и бог бережет. Николай Павлович, давайте изменим курс по второму варианту и поставим лисель-спирты и трисели. Как думаете? Ветерок дивно хорош!
— Есть, изменить курс по второму варианту и поднять лисель-спирты! — весело повторил приказание старший офицер: добавочные паруса — лисель-спирты были его слабостью. Тогда клипер одевался во всю свою парусину и был чудо как хорош, если смотреть на него со стороны. И старший офицер, подойдя к перилам мостика, подал команду звучным голосом:
— По местам!..
Фон Гиллер, покусывая губы и улыбаясь, наблюдал, с какой непостижимой ловкостью матросы работают на реях и, главное, делают это с охотой, весело. Он подумал: «То же самое, так же и даже лучше они могли бы выполнять при другом капитане, хотя бы при мне. Улыбку на работе я бы карал плетьми, как было у них, кажется, до отмены крепостного права, я читал, что русские тогда были непревзойденными моряками».
