Однажды тёмной туманной ночью, когда даже часовые, стоявшие у носа и у кормы байдары, не могли различить друг друга, а маленький шорох на берегу терялся в шуме и плеске реки, по боевому сигналу — крику ворона — с отмели одновременно поднялись воины Инхаглика. Поднялись и ринулись к байдаре…
Более двух месяцев старый Инхаглик не имел известий о своём отряде, посланном вслед за русской экспедицией. Только во второй половине июля на реке показались знакомые пять байдар, и все население посёлка, перенесённого в устье Щечитны, с криками бросилось на берег. Воины сложили перед вождём оружие и одежду русских. Старший среди них рассказал:
— Нам было очень трудно, потому что с ними дружны племена севера и потому что русские постоянно выставляли часовых. Их часовые были очень зорки. Однако мы выждали тёмную ночь…
«Доктор», присутствовавший при торжественной встрече воинов, спросил:
— Они погибли все до одного?..
— Да, русские погибли все, — ответил старший воин. — Они не ожидали нападения.
— Ты говоришь только о русских, — заметил «доктор». — А их проводники?
Воин взглянул на вождя и проговорил смущённо:
— Я не знал, как быть с проводниками. Разве мы должны были им тоже мстить? В темноте не разберёшь, где русский, где индеец… Один проводник был убит…
— А второй? — настойчиво допытывался Хайли.
— Второй ушёл… Он бросился в воду и поплыл. Было очень темно, и мы напрасно его искали. Очевидно, он успел взять кожаную сумку русского начальника. В байдаре этой сумки не оказалось. Можно было бы утром пойти на розыски беглеца, но я не знал, нужно ли мстить и проводникам.
— Это очень печально, — негромко заметил «доктор».
— Да, это очень плохо, — согласился Инхаглик.
Окончательно смущённый суровостью старого вождя, воин сказал убеждённо:
— Один человек без оружия, без продуктов ни за что не уцелеет в том краю. Он умрёт. Он утонет в болоте или его растёрзают гризли[2]. Скорее всего он умрёт от голода.
Инхаглик ничего не ответил. Он по-прежнему был задумчив и хмур и нисколько не заинтересовался ни оружием, ни вещами русских. Но «доктор» оживился, даже привстал со скамьи, и снова маленькие прищуренные глазки его засмеялись.
— У тебя отважные воины, брат мой, и они достойны награды! После победы должно наступить всеобщее торжество… У меня найдутся для этого случая «весёлые капли»… Хватит для всех!
Боб Хайли знал, чем можно расшевелить вождя. И он не ошибся: Инхаглик сразу же повеселел и приказал готовить общий праздничный ужин.
Проводник Анатолий бежал по берегу Медной весь остаток ночи. Утром, опасаясь преследования, он свернул в горы. В дебрях тайги пробираться было ещё труднее. Но он упорно продвигался на юг, прижав к груди кожаную сумку Серебренникова…
Ужас и отчаяние заполнили сердце индейца, и если бы не эта сумка с заветными бумагами начальника, которые во что бы то ни стало нужно было спасти, Анатолий давно уже остановился бы и, может быть, пошёл бы навстречу убийцам.
В тех местах, через которые бежал индеец, наверное, не бывал ещё ни один человек. В непроходимой тайге, в болотистых долинах, на скалистых горных перевалах Анатолий не видел ни тропинки, ни срубленного дерева, ни следов костра. Только птицы да звери населяли этот суровый край.
Силы изменяли Анатолию. Ему хотелось упасть на гнилую листву и лежать, ни о чем не думая. Но кожаная сумка, которую он все время прижимал к груди, напоминала о долге перед русским начальником. Проводник вспомнил дальнюю дорогу по руслу Медной, борьбу с водоворотами и плавучими льдами, бесконечные ночи под дождливым небом, знакомую улыбку штурмана и его уверенный весёлый голос: «Мы расколдуем эту реку!..»
Нет, Анатолий не остановится ни на минуту, он будет идти всю ночь напролёт и доберётся к Плавежному озеру, к стойбищу знакомых индейцев. Он передаст им кожаную сумку и потребует клятвы, добрым именем русского друга потребует слова, что эта сумка будет доставлена на Константиновский редут…
Он шёл до рассвета, уже не различая направления, стараясь внушить в себе, что Плавежное озеро близко, стараясь верить в эту ложь. А утром он увидел на крутом откосе три высоких сосны и белую скалу перед ними и понял, что возвратился на то самое место, где был вечером… Значит, за ночь он обошёл огромную гору вокруг и не заметил, когда сбился с дороги. В отчаянии он упал на траву и долго молча плакал.
Послышался шорох. Подняв голову, Анатолий увидел неподалеку медведя. Косматый плосколобый гризли железно-серой масти, насторожив короткие уши, пристально следил за индейцем с ближней скалы. Анатолий медленно поднялся с земли.
— Ты не тронешь меня, гризли, — сказал он негромко, — правда, не тронешь? Ты не знаешь, какое несчастье случилось на реке!..
Медведь покачивал тяжёлой головой, а индейцу в полубреду казалось, будто зверь выражал ему сочувствие, будто он все понял и потому вскоре скрылся в сосняке.
Сколько дней и ночей шёл проводник на юг, сколько раз падал и терял сознание, — он и сам не мог припомнить. Анатолий питался корой берёзы и корнями трав, пил воду из чёрных удушливых болот, спал на голых камнях, не чувствуя холода.
Глубокой беззвёздной ночью он выполз на берег реки Тлышитны. Последние сутки он не мог идти, но, собрав последние силы, упрямо полз. Утром его заметили на берегу индейцы-рыбаки, те самые, что недавно помогали штурману строить байдару. Их испугал Анатолий — полуголый скелет, обтянутый кожей, залитый кровью, сочившейся из израненных рук и лица. И рыбаки изо всех сил стали грести к противоположному берегу.
Тогда он приподнялся на локте и крикнул:
— Я — проводник русского начальника…
Медленно, осторожно, поминутно отгоняя криками «злых духов», индейцы приблизились к Анатолию. Он лежал на галечнике, широко открыв мутные глаза, крепко прижимая кожаную сумку к груди.
Они узнали проводника и хотели поднять, чтобы перенести в байдару, но он сказал:
— Не трогайте… Не нужно. Русский начальник и весь отряд погибли, а я доживаю последние минуты. Дайте мне клятву… Поклянитесь, что отнесёте эту сумку на берег океана и передадите русским…
— Клянёмся… — негромко сказали рыбаки.
Он помолчал, собираясь с силами.
— Хорошо. Теперь возьмите сумку…
— Кто их убил? Расскажи нам… Кто? — допытывались индейцы.
Но Анатолий уже не слышал их голосов. Мутные глаза его остановились, в них больше не отражалось солнце…
Шумное веселье в лагере «воронов» началось на закате. В свете огромных костров, зажжённых на берегу, воины плясали и пели, и чёрные тени их метались по стволам деревьев, стоявших у берега сплошной стеной. Празднество было тем более громким, что уже перед самым вечером старому Инхаглику удалось застрелить неподалёку от селения большого оленя, и шаманы сочли это признаком счастливой охоты на целый год.
