— Боже, — отозвался Шэнди потрясенно и, спохватившись, добавил: — Но как это связано с...
— Ах да, извини, слишком увлекся воспоминаниями. В трех кварталах от гавани, на Брод-стрит, в тот же самый ужасный день старый колдун из Англии — вроде Харвуда — пытался воскресить человека. Не думаю, чтоб он был большой знаток в таком деле, но в тот день с ним был шестнадцатилетний парнишка, который вырос среди беглых чернокожих рабов в горах Ямайки. Парнишка, хотя и белый, приобрел основательные познания в обрядах вуду и как раз за год до этого был посвящен самому страшному из всех лоа, Повелителю Кладбищ, Барону Субботе, чьим тайным символом является тлеющий огонь. Они упражнялись в магии воскрешения, пытаясь научиться вселять старые души в новые тела. А для этого требуется свежая человеческая кровь, вот они и схватили какого-то беднягу. Старый англичанин уже пытался делать это и раньше, не знаю, может, ему и удавалось в особо удачные дни оживить парочку тараканов, но вот в тот день в паре с ним работал этот шестнадцатилетний парень, ясно?
— Что ясно? — эхом отозвался Шэнди.
— В общем, как оказалось — а никто из них в то время того не знал, хотя, может, старым бокорам и уж точно карибским индейцам до них это было известно, — такое трудное колдовство, как воскрешение, должно совершаться на море. Это имеет какое-то отношение к родству между кровью и соленой водой, как я понимаю. Так вот, этот белый мальчишка оказался самым сильным прирожденным магом среди белых... и вот он в Порт-Ройяле — на суше! — взялся за воскрешение.
Шэнди выждал немного и прервал затянувшуюся паузу:
— Да, и что?
— И вот город Порт-Ройял нырнул под воду, Джек.
— А, — Шэнди оглянулся на черный океан, — этот... этого шестнадцатилетнего парня...
— ...звали Эд Тэтч. И с тех самых пор он все пытается освоить этот трюк с воскрешением. Именно это и привело его сюда, на эти берега, два года назад. Ты об этом спрашивал, помнишь?
— Да. — Шэнди не почувствовал особого удовлетворения. — Ну ладно, а что же это за магическое место или родник, который мы должны найти в джунглях?
Дэвис моргнул.
— Я думал, ты знаешь, Джек. Это дыра в стене между жизнью и смертью. И любому, кто там окажется, может перепасть с той или другой стороны. Ты что, ничего не слышал об этой истории? Именно ее безуспешно искал Хуан Понсе де Леон, только он называл это Фонтаном юности.
Когда окончательно стемнело, Тэтч, Дэвис и все остальные, допив остатки рома, направились на север к берегу реки, где их поджидали шлюпки, и Бенджамен Харвуд заставил себя подняться и последовать за остальными.
Грезы наяву, за последние два года становившиеся все более ясными и настойчивыми, теперь приобрели такую яркость, что их можно было назвать галлюцинациями. И лишь постоянным усилием воли Харвуд удерживал себя в рамках реальности, заставляя не обращать внимания на те видения, которые, как он знал, существуют лишь в его воображении.
«Сейчас 1718 год, — повторял он себе, — я на западном побережье Флориды с пиратом Эдвардом Тэтчем и... моей дочерью... как же ее зовут, черт возьми? Только не Маргарет... Элизабет! Точно, именно так. Несмотря на то что я вижу сейчас, на самом деле я не в церкви города Челси... мне не сорок три года, и сейчас не 1694 год, и вижу я не свою невесту, мою ненаглядную Маргарет, мою жизнь, мое прибежище... нет, это наша дочь, сосуд... сосуд для духа...»
Харвуд, жмурясь от ярких солнечных лучей, падающих сквозь широкое окно ризницы, вернул фляжку своему шаферу.
— Спасибо, Питер, — улыбнулся он.
Он заглянул в щель между двух створок боковой двери церкви, но движение меж скамей не прекращалось, люди рассаживались, да и священник еще не появился, лишь один напуганный мальчик из хора возился возле алтаря...
— Еще есть время, — сказал он другу. — Ну-ка погляжусь еще разок в зеркало.
Харвуд пересек притвор и бросил взгляд в зеркало, которое он установил на маленькой полочке. Питер улыбнулся ему вслед:
— Грех тщеславия, Бен.
— Капля тщеславия сегодня простительна, — ответил Харвуд, приглаживая длинные каштановые локоны. Хоть Харвуд и был книжным червем, он гордился своими пышными кудрями и, вразрез с господствующей модой, никогда не носил парика. Он всегда появлялся в обществе в «своих собственных волосах», и, несмотря на возраст, седины у него еще не было.
— Что-то Маргарет я не вижу, — заметил Питер, приоткрывая дверь и заглядывая в щелочку. — Готов держать пари, она передумала.
Даже от такого невинного замечания у Харвуда холодок пробежал по спине.
— Бог мой, Питер, не шути ты так. Да я просто сойду с ума. Я...
— Шучу, шучу, ну что ты, — успокоил его Питер, хотя за его веселостью крылась легкая обеспокоенность. — Не волнуйся так, она, конечно же, появится. Вот, хлебни еще бренди, а то ты самый бледный жених, какого видела эта церковь.
Харвуд взял протянутую флягу и сделал большой глоток.
— Спасибо, однако хватит. Не годится быть пьяным во время церемонии.
— Мне сажать ее в шлюпку? — спросил Питер, задергивая портьеру на окне, отчего они оказались в темноте, которую разгоняла только лампа, раньше не замеченная Харвудом. Воздух внезапно посвежел, но пах морем и болотами. У Харвуда мелькнула мысль, что священнику надо бы чаще проветривать церковь — за столетия запахи ладана, изъеденных молью занавесей, сухой бумаги молитвенников стали невыносимы.
— Пожалуй, ты все же перепил, Питер, — возмутился Харвуд, который не мог разглядеть себя в зеркале. — Отдерни же наконец портьеру.
— Сейчас не время для видений, мистер Харвуд, — сказал кто-то, предположительно Питер. — Пора садиться в шлюпки.
Харвуд обернулся и с ужасом обнаружил, что лампа вдруг превратилась в костер, и даже не в один, пылающий в боковом притворе.
— Питер, — выкрикнул он, — церковь горит!
Он повернулся к своему шаферу, но вместо худощавой, элегантной фигуры Питера увидел до безобразия толстого молодого человека в нелепом одеянии.
— Вы кто? — спросил Харвуд с испугом, ибо теперь он был уверен, что с невестой что-то приключилось. — С Маргарет все в порядке?
— Она мертва, мистер Харвуд, — раздраженно бросил толстомордый юнец. — Вот почему мы здесь, вспомнили?
— Мертва! — Тогда, должно быть, он пришел в церковь на похороны, а не на свадьбу. Но почему же тогда гроб такой маленький — квадратная деревянная коробка со стороной всего полтора фута? И отчего же он так отвратительно пахнет тленом?
Харвуд наконец вырвался из цепких объятий иллюзий, и воспоминания последней четверти столетия обвалились на него разом, как лавина, оставив его слабым седым стариком.
