Тревожно вглядываясь в лица путников, старик в черной рясе шел вдоль длинного ряда верблюдов. Сторонясь смотрителей, теребивших купеческие тюки, он столкнулся с юношей, одетым в выгоревший рваный халат.
– Не узнал меня, отец Илларион? – шепнул юноша.
– Гаумарджос, сын мой. А где остальные?
– На обратном пути все погибли, отец Илларион.
– О, Иисусе и кватахевская Божия Мать!
– Слушай, отец Илларион, – торопливо зашептал юноша, – франкские рыцари, к которым мы ехали, оказались холодными, как камни, и упрямыми, как ишаки. Большой крест на своих плащах носят, в сердцах же у них нет креста! И страдания христианского народа им безразличны! Не добившись у них желаемой помощи, мы решили вернуться, но в Сирийской пустыне окружили нас хмурые агаряне и отвели в палатку к своему эмиру. Что делать? Мы признались, что посланы искать союза против бесчеловечных мугалов. Агарянин отнесся к нам милостиво. Он сказал, что его повелитель, великий султан Египетский, враг кровожадных псов и, наверное, снизойдет к мольбам несчастных жителей Гурджистана. Ответ и решение султана привезет в монастырь армянский купец Месроп.
– Как же погибли праведники?
– На границе Персии конные мугалы напали на сопровождавших нас воинов эмира, и началось сражение. Стрелы и сабли погубили смиренных иноков, только мне удалось спрятаться в зарослях терновника. Много дней я брел через степи и горы, прося подаяния в деревнях, пока не добрался до Тебриза. Там я нанялся погонщиком и присоединился к этому каравану. Не скоро я приду к тебе в монастырь, отец Илларион, потому что должен помочь хозяину распродать все товары…
– Благословение Господне над тобой.
Трое людей в грубой и грязной одежде остановили монаха.
– Отец священник носит распятие Христоса… Мы тоже христиане, понимаешь? Далеко ехали, много-много фарсанг… – Никколо Поло с трудом вспоминал греческие слова, которые знал в молодые годы, живя с братом в Константинополе.
– Вы греки? – спросил монах.
– Нет, не греки. Еще дальше… есть город святого Маркоса…
– Если вы говорите по-персидски или по-татарски, я скорее пойму вас. Мне приходится посредничать между ханскими чиновниками и причтом митрополита.
Венецианцы улыбнулись сквозь пыль, покрывавшую их всклокоченные бороды и бронзовые морщины.
– Почтенный отец, помоги бедным путникам устроиться на отдых, накормить слуг и скотину, – сказал Марко по-татарски.
Илларион пригласил венецианцев следовать за ним.
Когда они подошли к передней арбе, баскак, сопя и жмурясь от удовольствия, грыз кривыми зубами сладкие козинаки. Он высоко поднял щетинистые брови над заплывшими щелками глаз:
– Ты не встретил своих монахов, старик? Еще не вернулись? А кто эти оборванцы со слугами монгольской крови и пятью верблюдами, навьюченными товаром? Просят устроить их на монастырском подворье? Я разрешаю пропустить их, если они уплатили положенное великому хану и милостивому хану Газану, а также десятую часть на прокормление наших доблестных воинов.
– Мы все исполнили, светлейший господин, – почтительно сказал Никколо, – и раздали стражникам у ворот куски плотной ткани на рубахи. Нам сказали, что таков здешний обычай…
Поклонившись, Илларион с достоинством зашагал прочь. За ним слуги венецианцев вели облегченных татарами верблюдов, и в молчании ехали на ослах Никколо, Маффео и угрюмый сорокалетний Марко.
Баскак посмотрел им вслед, покачал головой, пощелкал языком и подозвал низенького человека с козлиной бородкой и острыми скулами. На нем болтался вымазанный навозом рваный халат, а облезлая и засаленная папаха натянута на уши.
– Эй, Забан, ты видел когда-нибудь таких странных купцов? – тихо спросил баскак.
– Твое внимание безошибочно, господин.
– Но пять верблюдов, навьюченных тканями, немалое имущество для таких бедных с виду людей…
Низенький хихикнул, показав черные зубы.
– У широкобородого, что так почтительно отвечал тебе, под обтрепанным рукавом золотой браслет с рубином, стоимостью значительно большей, чем верблюды с вьюками.
– Что же ты молчал, вонючий хорек?!
– Ты не приказывал мне говорить, господин. Но они пошли за монахом Ларионом, я знаю, где их найти.
– Крепко следи за ними. Открой шире глаза и уши, если не хочешь для себя огорчений. Эти люди не те, за кого себя выдают. Надо узнать, кто они на самом деле. Ступай, презренный!..
– Еще раз выслушай меня, господин, – извиваясь и прижимая тощие руки к животу, взмолился шпион. – Среди погонщиков каравана есть один подозрительный юноша. Прикажи взять его и прижечь ему пятки раскаленным железом. Пусть он скажет, о чем шептался с ним хитрый старый монах Ларион? Видишь, господин, хорек Забан старается заслужить твое милостивое одобрение и свою черствую лепешку…
– Ты верный слуга и не останешься без награды. Эй, нукеры, следуйте за этим человеком и выполняйте все его приказания!
Висячие мосты раскачивались над бурной Курой. Проходя по ним, лошади и верблюды испуганно косились вниз. Облупившиеся домики теснились по горной крутизне друг над другом. На плоских крышах сидели закутанные в черное худые старухи со скорбными, неподвижными лицами.
По узким улицам хмурые жилистые люди тащили к майдану глиняные кувшины и мешки с зерном. Иные погоняли ослов, нагруженных тяжелыми сумами – хурджини, вязанкой хвороста или снопом соломы.
Мухи и пчелы жужжали над липкими грудами груш и хурмы. Рядом пылились связки чеснока и лука, стояли плетенки с овечьим сыром. На майдане начинался базар.
Духанщики готовили пищу для ремесленников, мелких торговцев и прочего базарного люда: варили лобио, резали кусочками синеватую баранину.
Множество высохших женщин и плачущих детей протягивали руки таким же голодным и оборванным прохожим.
– Почтенный отец, – обратился Марко к Иллариону, – кто же в этом городе купит дорогие персидские товары? Я вижу, жители одеты в грубые рубища, и не для них бархат, шелка и язди. Что же касается благовоний, ковров и золотых украшений, то тем более непонятно, найдутся ли состоятельные семьи, способные их купить?
– Ты видишь следы пожаров? Вон все еще чернеют остовы обгорелых домов. Покрыты копотью стройные часовни и прекрасные храмы, обуглились высокие чинары, посаженные руками предков… Долго не покорялись картвелы полчищам узкоглазых, пока не рухнули крепкие стены городов, не превратились в золу селения и не пропиталась кровью вся наша земля. Цари Картли и Кахети признали себя данниками хана. И только непреклонный князь Джакели до конца бился в горах со своими азнаурами, сбрасывая в пропасти тысячи вражеских трупов.
