Незадолго до того, как покинуть Амаху, Шульц тайно нанес визит теще владыки, старой Матлоке, после чего вместе с ней встретился с Уатолоком на западном конце Нагуа, в заросших джунглями руинах. Там состоялась долгая откровенная беседа, в результате которой решили, что “Санта Вероника” возьмет в устье реки двух рыбаков с лагуны и отбуксирует их парусную лодку на некое дальнее нерестилище лосося.
Место это было труднодоступно из-за сильного течения, шедшего на юг от дельты Рио Гранде дель Норте, и потому посещалось очень редко. Рыбацким лодкам приходилось заплывать слишком далеко от берегов, чтобы обойти течение, зато когда какой-нибудь смельчак изловчался туда добраться, он возвращался уже по течению, везя богатую добычу. Случалось, правда, не вернуться вовсе: капитаны испанских рыболовных судов из Матаморес считали лов лососей в тех водах своей монополией; индейцев, пойманных с поличным, хватали и включали в собственные экипажи. Но это было неизбежным риском.
В самый полдень, когда нагруженные добытыми за три года трофеями корабли спустились вниз по Амахе и поочередно миновали торчащие из воды обломки мачт засевшего когда-то на мели испанского судна, к борту “Санта Вероники” подошла дощатая лодка, наверняка когда-то принадлежавшая этому бедняге. Шульц приказал взять её на короткий буксир, а рыбакам позволил подняться на палубу. Они должны были покинуть борт судна только ночью, на широте северной банки Сьерра Мадре, где им предстояло брать курс на восток.
“Санта Вероника” вышла из бухты последней.“Ибекс” и “Торо” уже поймали ветер, когда Генрих дал приказ привести к ветру реи и ставить паруса. Ряды матросов сломались, они облепили мачты, с обезьяньей ловкостью взбирались по вантам, повисли в вышине на качающемся рангоуте, развернули огромные полотнища, скатились вниз и стали вытравлять шкоты. Паруса хлопали, вздувались, полнились ветром. Судно лавировало, идя против дневного бриза, дувшего с моря.
Покрикивали боцманы, хотя команда работала в охотку, наперегонки, шуточками подначивая друг друга. Закончив работу, разошлись по палубе, явно в хорошем настроении от ощущения, что наконец-то возвращаются в Европу. Никто даже не смотрел в сторону берега. Пристань беглецов они покидали без сожалений.
Только Генрих не сводил взгляда с удалявшихся мангровых зарослей и цепочки черных скалистых островков. На прямой за теми двумя, из которых один походил на двугорбого верблюда, а другой на шлем, украшенный пером, над берегом лагуны укрывались шанцы, отсыпанные Броером Ворстом, плотником с “Зефира”, и вооруженные орудиями Мартена.
“ — Отсюда можно уничтожить их огнем тяжелых пушек, — подумал Шульц. — Не нужно даже входить в бухту, если знать, куда целиться. Если их подавить, река будет открыта, и тогда…”
Он резко обернулся, заметив странную тень на досках палубы. Это была тень Педро Альваро, стоявшего за ним.
— Святой отец, вы ходите бесшумно, как кот, — заметил Генрих.
— Да, у меня легкая походка, — согласился иезуит. — Это те самые островки, что указывают дорогу? — спросил он, понижая голос.
— Да, — кивнул Шульц, — но это не все…Обратите внимание: если с того места, где мы сейчас находимся, навести пушку прямо между ними и рассчитать угол возвышения так, чтобы ядро упало в лес на триста ярдов от берега, оно угодит в самую середину укреплений.
— Понимаю, — шепнул Альваро. — И не забуду.
Ночь пала на берег, все ещё видневшийся по левому борту, а потом на море, которое вмиг погасло, меняя цвет. Ветер стих, словно ожидая появления луны. И лишь когда край серебряного диска вынырнул над горизонтом, легкое дыхание вечернего бриза потянуло с запада. Одновременно на палубе “Санта Вероники” началось движение, затопали босые ноги матросов, раздались голоса боцманов и окрики, всегда сопровождающие перекладку рей на противоположный галс.
Бриз наморщил поверхность воды, которая теперь слегка шипела у форштевня и фосфоресцировала за кормой, паруса напряглись, заскрипели блоки топенантов. Луна поднималась все выше, и её холодный влажный блеск широкой полосой разливался по морю, омывая правый борт корабля. Паруса, черные как сажа, если на них смотреть с кормы, и белые, с атласным блеском со стороны носа, возвышались на фоне темного неба, полного звезд. Силуэты мачт раскачивались взад-вперед, рассекая палубу сеткой теней, отбрасываемых вантами и штагами.
По окончании маневра все стихло. Только морская волна все громче журчала у носа. Генрих некоторое время прислушивался к этому однообразному звуку, а потом вернулся в надстройку на корме, чтоб закончить исповедь.
Опустившись на колени возле кресла, в котором восседал Педро Альваро и торопливо перекрестившись, стал перечислять нарушенные посты и святые праздники, в которые приходилось работать, нарушая третью заповедь. Умолк, задумался, пробежав в памяти счет прегрешений, набежавших за те две недели, что прошли с последней исповеди, и не обнаружив ничего больше, заявил, что других грехов не помнит.
Ego te absolvo in nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti, amen, — торопливо пробормотал иезуит, сделав знак креста.
Когда Генрих встал, очистившись и окрепнув духом, а монах собрал обрядовые приборы в шкатулку, оба сели ужинать. Генрих был голоден — ничего не ел весь день, чтобы вечером принять причастие. Альваро заставил себя проглотить пару кексов и выпил немного вина с водой. Он едва мог скрыть охватившее его беспокойство. Спросил, христиане ли те двое индейских рыбаков из лагуны Амахи.
— Нет, — ответил Шульц, — но им можно доверять, если речь идет о…
— Понимаю, — перебил его Альваро.
Генрих задумчиво крутил в пальцах бокал с вином. Взглянув исподлобья на своего исповедника, облизнул губы, словно пытаясь облегчить им произнесение слов, от которых сам содрогался.
— Я обещал, что святой отец о них позаботится, — наконец выговорил он. — Не хотел бы…
— Чтобы они умерли язычниками? — торопливо перебил Альваро. — Будь спокоен, сын мой. Если выполнят то, чего я ожидаю, сделаю все, чтобы души их обрели спасение. Дело ведь только в этом, не правда ли?
— Да-а, — протянул Генрих.
Это была первая ложь, совершенная им с момента исповеди.
Незадолго до полуночи Шульц вышел на палубу и стал прогуливаться вдоль левого борта, затененного сейчас нижними парусами. Вахтенные подремывали на своих местах, исключая рулевого и впередсмотрящего высоко на марсе фокмачты. Еще несколько матросов громко храпели под носовой надстройкой. У гротмачты никого не было, как он и надеялся.
Задержавшись там, нащупал закрепленные шкоты, огляделся и, убедившись, что никто не может его видеть в глубокой тени, начал ослаблять узлы, чтобы потом перевязать их на другое место. Закончив, привалился к мачте, запыхавшись от усилий, вытирая вспотевшие лоб и шею. Выждал, пока сердце успокоится настолько, чтобы смог встать на ноги. Перевел дух.
Вернувшись на корму, перекинулся несколькими словами с рулевым, и окинув взглядом силуэты “Ибекса” и “Торо”, хорошо теперь видные в свете луны, приказал ему дать знать, если те вдруг переменят курс. Под конец спросил, где рыбаки, чью лодку он разрешил взять на буксир до банки Сьерра Мадре, и велел прислать их к себе в каюту за письмом, которое они должны были вручить Мартену, вернувшись в Амаху. Индейцы явились немедленно. Им не нужно было объяснять, что делать, покинув корабль. Устрашающие инструкции они получили ещё от Уатолока; были преданными и молчаливыми, а их сонные лица, неподвижные, словно вырезанные из красного дерева, вообще ничего не выражали. Без единого слова забрали они два небольших пакета, заключавших в себе вещи Альваро, и младший сунул их в свой мешок.
Генрих ещё раз напомнил, каким образом подтянуть лодку под корму, чтобы та оказалась точно под окном его каюты. Пройдя с ними, показал веревочную лестницу, которая свисала до самой воды.
— Теперь идите, — заключил он. — Когда начнем поворот, я задержу корабль, чтобы выиграть для вас время. Помните, что если белый жрец благополучно доберется до Матаморос, вас в Амахе ждет большая награда. А в противном случае — смерть.
— Да, — кивнул старший рыбак, — мы это знаем.
Забрав мешок, они вышли на палубу.
Альваро взглянул на Шульца и, поймав его взгляд, заметил:
— Было бы крайним легкомыслием позволить им вернуться. Слишком много знают…
— Слишком много, — согласился Генрих с легкой ухмылкой.
При выполнении поворота для смены галса, понадобившегося получасом позднее, на палубе “Санта Вероники” возникло замешательство. По невыясненным причинам неожиданно ослабли шкоты нижней реи на гротмачте, а потом выбрали не те, что следовало, в результате судно потеряло ход, остановилось и даже начало дрейфовать бортом, сносимое ветром. Прошла четверть часа, пока Шульцу со старшим боцманом удалось исправить дело и навести относительный порядок.
