Вызывались свидетели: юнга, матрос Феклин и еще радист, он же переводчик; были зачитаны четыре расшифрованные телеграммы, в одной из которых давались указания рейдеру захватить русский военный клипер «Орион» и действовать в отношении экипажа по своему усмотрению.
Вторая шифровка была донесением командира крейсера Рюккерта о том, что он «сближается с русским судном и захватит его в ближайшие сутки».
Третья шифровка — тоже донесение в штаб имперского флота — сообщала о печальном состоянии крейсера, потерявшего скорость вследствие изношенности машин и котлов, ограниченных запасов продовольствия и пресной воды.
В четвертой шифровке, переданной с подводной лодки У-32, курсирующей у берегов Британии, капитан Берман доносил об успешном потоплении тральщика.
Обвиняемый не признал себя виновным и довольно логично опроверг все обвинения. Он не знал и не мог знать, что где-то в океане находится крейсер, принадлежащий германскому военному флоту, телеграммы о русском клипере переданы, как заявил радист, Гамбургской радиостанцией. Последнее лишь свидетельствует о блестяще поставленной морской разведке, к которой он, капитан-цурзее фон Гиллер, к сожалению, не имеет никакого отношения. Что же касается того, будто оп мог передать координаты клипера, то, во-первых, он их ire знал, а во-вторых, он не умеет пользоваться радиоаппаратом в такой степени, чтобы передавать телеграммы. То, что он иногда надевал наушники, чтобы послушать «шумы в эфире», так на это дано разрешение командиром клипера. Что касается обвинения в укрытии шифра, то он, как офицер немецкого флота и честный патриот, не обязан был раскрывать эту тайну, в противном случае он стал бы изменником своей страны. К тому же в его записной книжке находился по полный шифр, а только часть его, он хотел переписать его весь, как намять о войне, зная, что она скоро окончится, и успел переписать только часть, катастрофа субмарины помешала осуществить это намерение. Шифр полностью восстановил уважаемый радиотехник, что надо считать далеко не заурядным явлением, и он поражен способностями этого выдающегося математика…
В конце судебного заседания подсудимый совсем оправился и на вопросы стал отвечать с улыбкой и сбивал свидетелей ловко поставленными контрвопросами.
— Прямо, как змея, из рук выскальзывает, — раздался голос Зуйкова. — Да что с ним время тянуть…
Командир призвал Зуйкова к порядку и объявил, что суд уходит на совещание для вынесения решения.
В своем салоне, за круглым столом, Воин Андреевич сказал:
— Плохие мы судьи. Обвинения рассыпаются. Нет неопровержимых улик. Я почти не сомневаюсь, друзья мои, в его виновности. Все же мы не можем оставить без внимания то обстоятельство, что обвиняемый не по своей воле попал к нам, и поэтому отпадает обвинение в «проникновении в воинское подразделение с умыслом сбора секретных сведений». Действительно, у него находилась часть шифра, но с ее помощью трудно составить вразумительное донесение. Даже невозможно! И хотя Герман Иванович уверяет обратное на основании своих действительно недюжинных математических способностей, все же подобное уверение не может служить доказательством в суде. Очень зыбко построены наши обвинения в том, что он проник в служебное помещение, то есть в радиорубку, с целью передачи шпионских сведений. Дело в том, что я разрешил ему посещать Германа Ивановича и слушать там в его наушники. Затем эта злосчастная записная книжка. Он говорит, что мог забыть свою книжку в прежний приход в каюту или потерять ее. То, что он так небрежно обращался с записной книжкой, якобы не придавая ей особой ценности, тоже говорит в его пользу. Понимаю, друзья, что вы сейчас думаете, слушая мою якобы оправдательную речь. Но мы обязаны строжайше подойти к решению о виновности. Безусловно, человек он не вызывающий особых симпатий, и все же так нельзя. Ведь мы должны или оправдать, или повесить его на рее как шпиона.
— Он бы нас не помиловал, — сказал старший офицер.
Старший механик Андрей Андреевич Куколь развел руками:
— Действительно, загвоздка! Будто бы и виноват, а улики зыбкие. Злосчастный шифр ведь у него неполный, да и никто не подтверждает, что он сочинял по нему телеграммы, так что я целиком согласен с мнением Воина Андреевича и думаю, что у нас пока нет оснований применять строгие меры. Вот так, господа! — Андрей Андреевич вспотел от волнения и стал вытирать лицо и лысину большим серым платком.
Старший офицер встал:
— Я все же считаю его виновным и требую смертной казни по закону военного времени. Такая мера необходима и для острастки наших соотечественников — авторов письма к адмиралу, а также как мера повышения дисциплины среди матросов, той части, что группируется вокруг Грызлова, Бревешкина, Брюшкова к. других, связанных с Новиковым.
— Я против таких мер, — сказал командир, закрывая лицо руками. — Получается, что мы следуем теории террора, выдвинутой этим бароном. Наш народ другой закваски. Может, вы и правы, Николай Павлович. Да не будем осквернять наш «Орион» черной тенью повешенного. На этот счет есть разные мнения, пусть это суеверие, да мы, моряки, суеверный народ. Давайте ограничим ему возможность передвижения по кораблю. Словом, выразим свое недоверие и спишем на берег при первой возможности. Дьявол его побери со всеми потрохами!
Этой сбивчивой и нелогичной защитной речью и была решена судьба барона фон Гиллера.
— Благодарите своих тевтонских богов, — сказал ему Новиков, когда они вернулись в каюту. — Основания у них были, чтобы вздернуть вас на рее, барон!
— Не радуйтесь: если бы они решили меня вздернуть, то и вы составили бы мне компанию.
Новиков пожал плечами и спросил устало:
— Почему я до сих пор терплю ваше общество?
— Мы родственные души, лейтенант. Да! Только вы немножко хлюпик. — Последнюю фразу он произнес по-русски и захохотал.
Длинное лицо Новикова с запавшими щеками вытянулось еще больше, он с неприязнью смотрел на хохочущего циника и думал, почему он, русский офицер, честный до недавнего времени, с безупречной репутацией, терпит этого человека, и не только терпит, а помогает ему в таком черном деле, увяз в нем и не находит выхода? «Пусть у меня благородные побуждения, но, как говорит отец Исидор, „злом не сотворишь добро“, хотя ведь наказывают же преступников и даже детей с целью исправить их. И все-таки, если говорить без обиняков, весь наш замысел благодаря причастности к делу Гиллера принял подлое направление».
— Именно подлое! — сказал по-русски Новиков и с ненавистью посмотрел на своего сообщника.
Барон внезапно оборвал смех.
