Оберлус молча кивнул, медленно подошел к ней и ударом руки опрокинул ее на спину вместе с креслом.
— Это за оскорбления. — Он понаблюдал, как она села на полу, отряхивая платье и вытирая кровь, которая потекла из носа — Не такой уж я дурак, как ты считаешь, — прибавил он. — Мне нужно было узнать, что ты думаешь и как себя поведешь, когда я тебя освобожу. — Он подошел к ней почти вплотную и слегка пнул ее ногой. — Потому что я хочу, чтобы ты была свободна, — продолжил он. — Слишком уж удобно для тебя оправдываться тем, что я держал тебя на цепи. Я хочу, чтобы ты делала это впредь добровольно, потому что тебе это нравится и ты этого желаешь. — Он расстегнул штаны, высвобождая свой огромный член, уже возбужденный, и приказал: — А теперь давай соси, пока я не извергну семя на твое прелестное кружевное платье.
Затаив свой гнев и ненависть, но покорная и удовлетворенная, Малышка Кармен подчинилась, хотя кровь, которая продолжала течь из носа, попадала ей в рот.
Пленники были поражены неожиданным появлением женщины, которая солнечным утром предстала перед ними, одетая в мужские штаны, облегающие ногу сапоги и широкую матросскую рубашку, под которой, тем не менее, угадывались округлости ее чудесной — высокой и упругой — груди.
Из четырех рабов Кнут и Мендоса вот уже два года не видели женщины, а другие — почти год, поэтому все они пришли в восторг от совершенства ее лица, немного бледного из-за пребывания в пещере, и от грациозности, почти воздушности ее движений, когда она перескакивала с камня на камень.
Вначале она оглядела их с жалостью и любопытством одновременно, затем, проигнорировав внушения Оберлуса, стала вести долгие разговоры с чилийцем, что было естественно, поскольку он и она владели одним языком; правда, тот в беседах с ней осторожничал, украдкой бросая взгляды на вершину утеса, откуда Оберлус наблюдал за ними через подзорную трубу, с которой не расставался.
— Не можете же вы вечно жить в страхе, — заметила она. — Он же не Господь Всемогущий.
Метис показал ей руку, на которой не хватало двух пальцев, и махнул в сторону обломка мачты — там все еще висели останки португальского лоцмана.
— Вот что он со мной сделал, — сказал он. — И убил вон того человека. И дюжины других, никому не ведомо сколько, — продолжил он, укладывая куски окаменевшей лавы. Он сооружал водоем, в который в будущем должна была стекать вся вода со склона. — Это сумасшедший, и вам не следует ему доверять, потому что к тому же он хитрый сумасшедший. Он будет использовать вас, пока не надоест или же пока не поймает другую женщину. Тогда ваша жизнь будет стоить меньше, чем жизнь черепахи, можете быть уверены.
Малышка Кармен молчала, размышляя о возможном появлении на острове другой женщины, что раньше не приходило ей в голову. Наконец, словно намеренно переводя разговор на другую тему, спросила.
— А о бегстве вы никогда не думали?
Себастьян Мендоса посмотрел на нее, словно у него закрались подозрения на ее счет или он на мгновение увидел перед собой шпионку, подосланную ненавистным мучителем.
Он указал на мачту и жуткий флаг острова со словами:
— Гамбоа попытался, и вот что вышло. На этом проклятом острове некуда деться, и не из чего построить управляемый плот. Мы у него в ловушке. — Он пристально на нее посмотрел: — Вы здесь давно?
— Я сбилась со счета, — ответила Малышка Кармен. — Полагаю, два или три месяца.
— Я тоже сбился со счета, — сказал со вздохом чилиец и умолк — видимо, погрузился в свои горькие мысли. — Дома наверняка решили, — продолжил он через некоторое время, — что я погиб, когда мой корабль вернулся, а моя жена, поди, уже вышла замуж за другого. Господи! — добавил он с отчаянием — Бессилие делает эту пытку еще более мучительной.
— Скоро наступит конец.
Она произнесла это уверенно, словно ей было известно что-то такое, чего не знал метис, или у нее уже созрел собственный план; однако ее собеседник ничего не сказал и вернулся к работе — возможно, потому, что совершенно не разделял ее оптимизма или же не желал себя скомпрометировать, ведь, по сути дела, ему было неизвестно, кто она и до какой степени она зависит от Оберлуса.
Кармен де Ибарра, — как далеко было то время, когда она для кого-то была Малышкой Кармен! — по-видимому, поняла, что в данный момент ничего не добьется от собеседника, и возобновила свою долгую прогулку по острову. Такие прогулки превратились для нее в своеобразную обязанность, которая, тем не менее, приносила ей особенное удовлетворение.
Она пока не имела ясного представления о том, каким будет ее будущее и до какой степени оно окажется связанным с Игуаной Оберлусом и с островом Худ, однако уже успела прийти к заключению, что все случившееся определит всю ее дальнейшую жизнь и послужит ей в первую очередь для того, чтобы лучше узнать себя и выяснить, чего она на самом деле хочет.
С тех пор как ей исполнилось шестнадцать лет, ей приходилось продираться сквозь путаницу идей и чувств, в бесплодной попытке — сейчас она это понимала — открыть, при всей изощренности своего ума, что именно она ищет и чего потребует от мужчины, которому отдастся навсегда.
Недавно она это узнала и впредь не хотела заблуждаться на этот счет. Нравится ей или нет, она родилась рабыней и вынуждена с этим смириться. Что тут поделаешь — она почувствует себя счастливой только рядом с тем, кто будет ее подавлять, без всяких церемоний вытаскивая на свет божий те дурные наклонности, которые она не один год пыталась скрыть от себя самой и от окружающих.
Что и говорить, плен, когда она, голая и посаженная на цепь, оказалась порабощенной человеческим выродком в глубине пещеры на затерянном островке, явился самой нижней точкой, до которой она могла докатиться в своем падении. Зато теперь, достигнув дна, она сумеет достигнуть равновесия, следуя голосу собственной природы и соблюдая внешние приличия.
Цена, которую она теперь платила за то, чтобы найти свою дорогу, не представлялась ей чрезмерной по сравнению с той, какую она уже заплатила, и той, какую напрасно вынудила заплатить остальных. Скоро ей исполнится двадцать семь лет, и если ей удастся покинуть этот остров и избавиться от своего похитителя, то еще целая жизнь будет у нее впереди. И тогда она сумеет найти мужчину, который подчинит ее себе, хотя, как ей представлялось, это будет дело нелегкое, поскольку в конце концов в нее все влюбляются. Простодушный Родриго, слабый Роберто, искушенный Херман де Арриага и даже двуличный граф де Риосеко в конце концов поверглись к ее ногам, утратив свой норов, как будто оказались всего-навсего задиристыми пенисами, которые входили в нее возбужденными и воинственными — чтобы вскоре отступить дряблыми и обвисшими, безжизненными и бессильными, превратившись просто в безвольную плоть.
