Впрочем, Рене не мог долго на них сердиться. К команде он теперь относился гораздо лучше, чем раньше. Его очень тронуло то, что практически все, кто ходил с ним в последний рейс, накануне отплытия снова собрались на борту «Афины». Вообще-то, по словам Хвоста, подобное случалось нечасто. Кто-то все равно оставался недоволен либо добычей, либо капитаном, либо чем-то еще и уходил в поисках лучшей доли. Иногда приходилось даже спешно нанимать кого-нибудь перед самым отплытием. То, что сейчас вернулись все, следовало расценивать как огромное доверие пиратов к своему молодому капитану.
Конечно, Рене это было приятно, и после такого аванса у него язык не повернулся что-то высказывать своей команде. Не его это дело, и они, в конце концов, не малые дети, чтобы их воспитывать. Да и у самого Рене рыльце тоже было в пушку — как он ни старался удержаться, а сотня золотых все равно растворилась в недрах очередного веселого дома.
Но какого черта? Рене даже разозлился на себя за свою расчетливость. После общения с торговцами он и сам на глазах превращается в торговца. Разве деньги существуют не для того, чтобы их тратить на удовольствия?
Решив самому себе доказать, что он по-прежнему благородный дворянин, Рене неожиданно для всех решил в вечер накануне отплытия устроить своей команде праздник в таверне месье Собрика. Его подчиненные восприняли эту идею с большим энтузиазмом. Какой идиот откажется выпить, если капитан угощает, и веселье в «Кузине Мари» началось около семи часов вечера, грозя затянуться надолго. Рене старался много не пить, чтобы не влипнуть во что-нибудь ненароком, как в прошлый раз, но у него не получалось. То один уважаемый пират провозглашал общий тост, то другой… Как тут откажешься? В общем, к полуночи Рене был уже изрядно навеселе и чувствовал, что если так пойдет дальше, то все его благие намерения не напиваться отправятся к чертям собачьим.
Хвост, сидевший за одним столом с юным капитаном, тоже хорошо набрался и вовсю травил байки и анекдоты, вызывая взрывы хохота и улюлюканье в особо забористых местах.
— Погнался как-то один пиратский капитан за испанцем, — соловьем заливался Хвост, начиная очередную историю. — Все, как обычно, — сначала популял ядрышками, потом пошел на абордаж. Но испанцы, как оказалось, тоже были не лыком шиты. Только он подошел на пару кабельтовых, глядь, а они выкатывают огромную пушку и налаживают ядро размером с бочку. Тут наш капитан и понял, что ему каюк. Подозвал он боцмана и велел ему идти к команде и срочно как-нибудь пошутить, чтобы ребята отправились на тот свет смеясь, а не плача. Тот сказал: все сделаю, капитан. Спустился в трюм и говорит команде:
— Спорим, я сейчас так п…ну, что наш корабль развалится!
Те говорят:
— Спорим!
Поспорили. Боцман напрягся, п…л, раздался грохот, корабль развалился на части и начал быстро тонуть.
Капитан выныривает и видит рядом боцмана.
— Дурак ты, боцман, и шутки у тебя дурацкие! Ядро-то мимо пролетело!
Взрывом хохота, последовавшим за историей, у «Кузины Мари» чуть не снесло крышу. Пираты смеялись, хлопая себя по ляжкам и стуча кружками по столу. Смеялся месье Собрик, решивший почтить своим присутствием пиратский праздник, смеялись остальные посетители. Даже официанты смеялись, обхватив руками подносы с бутылками, чтобы не уронить.
Не смеялся, наверное, один Рене. Благодаря анекдоту ему неожиданно вспомнилась похожая фраза Сиплого: «Дурак ты, Хвост, и шутки у тебя дурацкие».
Ни на кого не глядя, он встал и вышел на улицу.
Сначала Рене немного постоял немного у дверей таверны, глядя на крупные звезды, сияющие на черном бархате неба, как королевские бриллианты. Да, скучал он без Сиплого, сильно скучал. Вот и сейчас стоило представить, как было бы здорово, если бы Сиплый был тут, в таверне. Сидел, развалившись, напротив Хвоста и не смеялся бы, единственный из всех в зале, не понимая его шуток. Может, даже и по морде решил бы дать за какую-нибудь из них.
Рене, конечно, понимал, что Сиплого не вернешь, и, как бы он ни сожалел о безвременной кончине своего матлота, дальше жить придется без него. Но все равно было тошно.
Юный капитан вздохнул, еще раз посмотрел на звезды и решил сходить по нужде, раз уж он все равно на улице. Нужник располагался на заднем дворе, и Рене прошел до угла таверны и свернул в узкий проход, погрузившись при этом в полную темноту. Луна, как назло, зашла за облако, а свет одинокого фонаря, висевшего у дверей таверны, сюда не доставал. Почти наугад Рене сделал несколько шагов, потом плюнул на это дело и принялся расстегивать штаны. Не то чтобы он не смог найти нужное ему строение в темноте (запах от него ни с чем не перепутаешь), но ему совершенно не хотелось это делать. Да и зачем? Тот же запах подсказывал Рене, что не ему одному из посетителей таверны было наплевать на приличия.
Уже заканчивая свои дела, Рене вдруг услышал совсем рядом с собой тихий стон. Не вполне доверяя своим ушам, он торопливо застегнул штаны.
— Эй, кто здесь?
Стон повторился. Такой же тихий, но совершенно отчетливый.
Рене сделал два шага в темноту и вытащил шпагу. Начал осторожно водить ею из стороны в сторону, наткнулся на что-то мягкое, и тут же снова раздался стон, уже более громкий и протяжный. Рене сделал шаг в его сторону, присел и зашарил теперь уже руками. Через мгновение его пальцы сомкнулись на чьем-то костлявом плече, одетом, как ему показалось, в жесткую шерстяную дерюгу. «Беглый раб? Каторжник?» — пронеслось в голове у Рене.
В этот момент луна вышла из-за облака, заливая то место, где находился юный капитан «Афины», белым светом, и Рене увидел, что держит привалившегося одним боком к стене индейца в традиционном индейском пончо. Индеец сидел спиной к Рене, сгорбившись и низко склонив совершенно седую голову.
— Ты что здесь делаешь? — Рене развернул его к себе лицом.
И с ужасом увидел, что тот прижимает к груди окровавленные руки с отрезанными пальцами. Видно было, что проделали это с ним недавно, потому что при свете луны раны выглядели, как смазанные темным блестящим маслом, и кровь из них еще текла, заливая пончо и стекая на землю.
Индеец поднял голову, и Рене стало нехорошо. Лицо у бедняги было разбито до состояния фарша, нос отрезан, а вместо одного глаза зияла дыра, откуда на щеку и подбородок струилась кровь.
Рене сглотнул, пытаясь подавить позыв к рвоте. Уж вроде бы на все насмотрелся, но это…
— Постой, — торопливо заговорил он, как будто индеец собирался убегать, — подожди немного, я приведу врача!
Рене начал подниматься, действительно намереваясь привести Жиля. О том, чтобы оттащить самого индейца в «Кузину Мари», он как-то и не подумал. Ему было страшно даже прикоснуться к бедняге, не то что тащить куда-то.
