Мы оборонялись в домах, которые по очереди поджигали, потом в руинах форта. Оттуда я отправил Боуэна с двумя неграми в рыбацкое селение. Они должны были прокрасться через лес, схватить первую попавшуюся пирогу и плыть в Нагуа с известиями для Квиче. Но не вышло: испанцы взяли их живьем. Я уже боялся, что и нас ждет то же, поскольку кончились заряды, и потому решил пробиться к причалу, где стояли несколько лодок, и либо погибнуть, либо уйти вверх по реке. В атаку я пошел во главе полутора десятков людей, — всего столько осталось способных ещё вести бой. Но до причала нас добралось только четверо. Прыгнули в единственную лодку, которая ещё осталась неповрежденной, и сумели уйти.
Я был ранен в бедро, но пуля не задела кость, так что после перевязки терпеть было можно. В Нагуа мы приплыли вечером. Тут уже все знали, что произошло. Индейские барабаны непрерывно гремели в глубине лесов вдоль реки, толстый черт Уатолок отвечал им раз за разом из своего курятника и — как мне кажется — уговаривал Мудреца оставить столицу. На месте Квиче я велел бы его повесить. Черт его знает, не был ли он в сговоре с Рамиресом.
Я не допускал, чтобы испанцы отважились буксировать свои корабли вверх по Амахе. Откуда они могли знать о существовании Нагуа? Даже вырви эти ведения от Боуэна, в чем я сомневаюсь, кто, дьявол его забери, мог бы показать им нужную дорогу? Для меня до сих пор это неразрешимая загадка. Но именно так все и случилось: барабаны предупредили нас, что четыре каравеллы спустили шлюпки и плывут к нам.
Нужно сказать, что меня это утешило. Тут они уже не могли высадить никакого десанта иначе как под огнем наших мортир и пушек, и мне даже в голову не приходило, что они могут знать о наших позициях, как это было в форте над лагуной. Квиче тоже верил, что мы отобьемся, ибо вопреки советам своего колдуна не оставил Нагуа; велел только удалиться женщинам с детьми. Выслал также гонцов — пеших и на лодках — в Хайхол и Аколгуа с просьбой о помощи.
Я не слишком рассчитывал на эту помощь, — та могла прибыть в лучшем случае через три — четыре дня, но мне казалось, что мы сами справимся с испанцами, и без особых потерь. Любой их корабль, любая шлюпка от ближайшего поворота реки должны были оказаться в пределах досягаемости всех орудий на холме. Я рассчитывал затопить первую же каравеллу, которая покажется, заблокировать дорогу следующим, а потом перебить команды или взять их в плен было только вопросом времени. Беспокоило меня лишь мое бедро. Рана загноилась и очень мне докучала. Я решился извлечь пулю, которая там застряла, но при этом потерял много крови и чувствовал себя чертовски слабым.
Собирался выслать отряд стрелков — индейцев посуху вниз по реке навстречу испанцам, чтобы беспокоить их в пути — обстреливать из засад шлюпки, буксирующие каравеллы. Рассказал об этом Мудрецу, но мне кажется, что не объяснил достаточно ясно, ибо поначалу он не хотел соглашаться на мою идею. Трудно было объясняться с ним по-испански, а переводить оказалось некому. Все — таки я убедил его дочь, которая мне помогла, и в конце концов в ту же ночь пятьдесят человек с мушкетами и около ста с луками, стрелами и копьями вышли берегом до самого первого притока Амахи. Насколько я понимаю, эта толковая девушка старалась склонить отца, чтобы тот велел Уатолоку призвать на подобную войну из засад всех жителей селений по обе стороны реки, что наверняка ещё больше задержало бы приближение испанцев. Квиче согласился и на это, но слишком поздно, ибо Уатолок тем временем взял ноги в руки и сбежал.
Ну, во всяком случае, план мой оказался неплох. С рассвета издалека доносилась непрерывная стрельба, которая приближалась весьма небыстро. Полагаю, акулы в устье реки устроили в тот день настоящий пир из испанских скотов.
Это не удержало Рамиреса от дальнейшего продвижения. Вскоре после полудня последние выстрелы смолкли в каких-нибудь полутора милях отсюда, а ещё через полчаса наш отряд вернулся почти без потерь, оставив только несколько человек в дозоре, — по моему совету. И теперь мы ждали, когда из-за поворота реки появятся шлюпки, буксирующие первый корабль. Заряженные орудия, готовые к стрельбе, были наведены так, что промахов быть не могло; все дома вдоль набережной и холмы заняли отборные стрелки, вооруженными мушкетами, на случай если бы какая-то шлюпка увернулась от орудийного огня и хотела прибиться к пристани. Я был совершенно уверен, что атаку отобьем, и только желал, чтобы битва началось как можно раньше, ибо силы оставляли меня все быстрее.
Испанцы, казалось, колеблются в нерешительности, потому что прошедший час не изменил ситуации. Потом один из индейцев, оставленных в дозоре за поворотом реки, прибежал с известием, что каравеллы стали там на якоре, и по-видимому не собираются высаживать десант, раз все шлюпки подняты на палубу. Разумеется, десант поблизости от Нагуа был почти невозможен и они отдавали себе в этом отчет. Но мы были готовы и к такой возможности. Потому я не знал, что и думать, но после совещания с Квиче и его дочкой мы пришли к выводу, что генеральное наступление видимо отложено до следующего утра. Случись так, мы планировали напасть на них ночью и поджечь корабли. У меня не было сил возглавить атаку, поэтому командовать предстояло Уэбстеру — единственному белому, который кроме меня остался в живых.
Но я не успел даже сказать ему, что задумал, как дела приняли такой же оборот, что и над лагуной: испанцы начали обстреливать взгорья и холмы из самых тяжелых орудий, совершенно не показываясь в поле зрения. Сам дьявол должен был управлять их огнем, — лишь изредка ядра миновали цель, и каждый залп равнял с землей наши укрепленные позиции. За несколько минут дворец Квиче превратился в руины, а сам он погиб под рухнувшими перекрытиями. Пылали дома над рекой и крыши складов. Четыре наших орудийных позиции были разбиты, расчеты остальных разбежались. Погиб и Уэбстер. Я остался один.
— Нет, не один, — тут же поправился он. — Со мной осталась девушка. Ей я обязан своим спасением.
— Что стало с ней? — порывисто спросил Мартен хриплым голосом.
— Не знаю, — покачал головой Хагстоун. — Она меня стащила вниз, потому что сам идти я был не в силах. Потом какие-то индейцы перенесли меня к руинам в лесу у западного края поселения. И с той поры я её не видел.
Умолкнув, он, казалось, восстанавливал в памяти дальнейшие события, и через минуту — другую заговорил снова.
— Видимо, тогда я потерял сознание. Очнулся ночью, наверное от холода. Нагуа догорал, а над окрестными деревнями поочередно вставали зарева новых пожаров. Далекие крики и выстрелы я слышал до утра. Потом заполз в какую — то дыру в руинах; похоже, это был склеп, но основательно уже разграбленный, во всяком случае — без покойника. У меня при себе был пистолет, и я-то знал, что если меня и найдут, то живым не возьмут. Но никто меня не искал. Тайник все миновали. Разыскивали беглых, особенно, как мне кажется, чернокожих. Несколько раз я видел, как их гнали к пристани мелкими группками.
Были они здесь трое суток, потом уплыли. Меня измучили голод и жажда, потому я сразу выбрался в сожженный город, в надежде найти что-нибудь поесть. Едва доплелся, подпираясь двумя жердями, выломанными в ближайшей изгороди. Рана мне докучала, но голод был ещё хуже. По дороге наткнулся на родничок, лег на землю, чтобы зачерпнуть воды, и тут услышал крик. Я повернулся, но не успел схватиться за оружие: трое индейцев набросились на меня сзади. Они были нездешние, как выяснилось позднее — из Хайхола. Видимо, приняли меня за испанца и собирались прикончить. Их удержал какой-то коротышка, который там командовал. Тогда меня понесли к реке, чуть выше тех руин, в которых я скрывался. А там у берега стояли десятка три пирог, и в самой большой сидел их вождь — не помню его имени.
— Тотнак? — бросил Мартен.
— Кажется он, — неуверенно подтвердил Хагстоун. — С ним было трудно объясняться, даже через переводчика, который знал испанский не лучше меня. Но я все повторял “Мартен” и “Зефир”, указывая на себя, и видно это его убедило. Мне дали поесть, и какой-то их знахарь обработал мою рану. Сразу я почувствовал облегчение, а потом сам научился прикладывать отвар из трав, которые он мне оставил.
Поначалу они хотели забрать меня с собой в верховья реки. Я, конечно, отказался, ибо со дня на день ждал вашего возвращения. Силился им как — то объяснить, и видимо это удалось. Они долго совещались, оставлять ли меня, но в конце концов отчалили.
Поначалу я поселился в том полусожженном сарае, который виден отсюда. Еды хватало, потому что там осталось немного кукурузы, а в садах дозревали фрукты. Но меня выжило зловоние разлагавшихся трупов. Я не мог ни закопать их, ни сбросить в реку. Ведь тел там было несколько сотен…Подуй ветер с той стороны, и сейчас бы нечем стало дышать — хотя стервятники уже очистили большинство костей.
