Он понял, что в физическом смысле ему никогда не удастся склонить Армгарт к нарушению ее супружеского долга, да, впрочем, наверняка ничто и не побуждало его предпринимать подобные попытки.
Тогда Жермену взбрело в голову, что он должен покорить Армгарт интеллектуально. Он приходил к ней, и они разговаривали о литературе, о высоких материях; он просил ее сыграть что-нибудь из Вагнера и старых немецких композиторов и слушал ее игру, погруженный в свои мечты, лелея надежду, что их души соединятся благодаря музыкальному экстазу.
Когда жена сообщила Жермену о моем аресте, он тут же вызвался поехать в Джибути, чтобы избавить ее от мучительного свидания со мной.
Его предложение совпадало со скрытым отвращением жены к тяжелым сценам и одновременно позволяло Жермену выступить в роли преданного друга. Таким образом, возможно, сам того не ведая, он нанес роковой удар по нашему союзу, распада которого втайне желал.
По возвращении в Дыре-Дауа Жермен, проявив милосердие, пощадил мою жену, намеренно умолчав о деталях, которые стали ему известны, чтобы она не подумала, что дела обстоят еще хуже, хотя хуже, кажется, было некуда. И только когда до нее дошли слухи, Жермен как бы нехотя в конце концов поделился своими мучительными соображениями о моей виновности. Это был удар, нанесенный прямо ей в сердце, но она сделала над собой усилие, утаив свою боль.
Но не меня она жалела, а себя, ведь ей суждено было стать женой осужденного, может быть, каторжника. И потом, избавившись теперь от восторженного отношения ко мне, она оплакивала прекрасную мечту, печальные обломки которой скоро окажутся в зале суда.
О ее переживаниях никто не знал; Армгарт никому не позволила бы обвинять мужа в своем присутствии. Гордое и смелое поведение жены, столь возвышавшее ее в глазах всех, дало еще один повод для зависти: на нее взъелись за то, что она таким образом утверждала свое превосходство, и добрые люди немало постарались, низводя ее до своего уровня и даже, если удастся, еще ниже.
Получив приглашение на празднование Рождества от доктора Тезе, директора госпиталя «Маконнен» в Харэре, она отправилась туда, чтобы показать, до какой степени сохранила свободу духа.
Доктор меня не любил. Почему? Он бы не смог этого объяснить. Его враждебность ко мне не имела под собой никакой почвы и поэтому была особенно опасна.
У доктора Тезе Армгарт повстречала молодого атташе при дипломатической миссии в Аддис-Абебе, некоего Майяра, приехавшего в Харэр вместе с женой в отпуск.
Молодая чета прониклась сочувствием к Армгарт, войдя в ее тяжелое положение. И оба стали настойчиво приглашать ее поехать вместе с ними в Аддис-Абебу, где светское и очень веселое общество дипломатической миссии позволит ей отвлечься от тягостных мыслей. Она не заставила себя долго упрашивать и на следующей неделе уехала.
Там, во французской миссии, она нашла ту официальную среду, в которой выросла. Благодаря этому окружению в ней вновь взыграла ее натура, и чувства, до сих пор мешавшие ей вернуться к своему естеству, стали гаснуть; постепенно она пришла к тому, что отвергла человека, который находился там, в Джибути, и сидел в тюрьме, заклейменный общественным мнением.
В миссиях помимо бриджа и тенниса, которыми, как считается, дипломат должен владеть в совершенстве, у персонала нет каких-либо серьезных дел, и каждый проводит досуг согласно своим склонностям.
В то время в Аддис-Абебе находился консул Франции, маркиз де X…, который охотился на крупных хищников и рассказывал о своих подвигах однообразным, поющим голосом, совершенно особенным, сохраняя при этом вид презрительного высокомерия. Поэтому многие подражали ему, считая подобные манеры хорошим тоном. Он небрежно растягивал некоторые, обычно короткие, слоги, и такое странное и нелепое произношение приобретало у него особую значительность, оно как бы утверждало его пренебрежительное отношение ко всему вульгарному. В конце каждой фразы монокль падал, небрежно оброненный и, кувыркнувшись, оказывался на его ладони, в то время как маркиз, запрокинув голову, окидывал слушателей параболическим взглядом, так сказать, поверх предрассудков, вставших стеной между ним и всей остальной чернью.
Маркиза, дама в прошлом обворожительная, которая впрочем, еще не собиралась складывать свое оружие, слушала эти охотничьи рассказы, улыбаясь в душе как женщина, знающая, чем заняться в отсутствие супруга, пока он охотится на оленя. На ее лице появлялось лукавое выражение, когда она поднимала глаза к рогатым охотничьим трофеям, украсившим стены дома.
Злые языки утверждали, что количество этих трофеев равняется количеству ее любовных приключений. Будучи женщиной, уважающей порядок, она держала, таким образом, свою «бухгалтерию» у всех на виду.
Молодой Майяр, в то время секретарь канцелярии, удачно заполнял промежутки между охотами, ибо маркиза обожала его крестьянские манеры, сдобренные грубым цинизмом, которые он усвоил, зная, что это во вкусе стареющих благородных дам.
Уроженец Бургундии, распутник и бонвиван, он, однако, не совершал над своей натурой никакого насилия, и маркиза, утомленная любезностями, пресными шутками и целованием ручек, предпочитала просто руку, если она умеет прямиком направиться к цели.
Грубый реализм выражений Майяра, которым позавидовали бы извозчики, волновал маркизу. К тому же он сопровождал свою речь непристойными жестами, чем приводил супругу консула в неописуемый восторг.
Его очаровательной молодой жене приходилось, точно покорной рабыне, присутствовать при этих отнюдь не светских любовных прелюдиях. Сперва это ее возмущало, потом стало казаться просто неприятным, и наконец она смирилась и тоже начала смеяться, глядя на подобные выходки, словно речь шла о раблезианском остроумии.
Понемногу эта двадцатилетняя женщина стала избавляться от стыдливости и целомудрия и вскоре утратила всякое представление о супружеском долге.
В тесном кругу дипломатической миссии царили распутные нравы; люди отдыхали от строгого этикета официальных приемов. Расслабляясь после них, они предавались разнузданным оргиям, но оправдывали их широтой взглядов…
В варварских, удаленных от цивилизации странах посол Франции является кем-то вроде деспотического правителя: его никто не контролирует, и потому он начинает относиться к толпе своих подданных с презрением, как к черни (примерно так воспринимал народ старый режим накануне 1789 года).
Дипломатическая миссия Франции располагалась – и, вероятно, располагается там до сих пор – в живописной резиденции, которая задумывалась поначалу как сельский дом для увеселительных целей.
