Около полуночи я снова попал в полосу тумана, гораздо более густого, чем прежний, и плавание в тумане продолжалось несколько дней. При ветре, усилившемся до штормового, волны поднимались все выше, но «Спрей» отлично их выдерживал.
В безмолвии унылого тумана я чувствовал себя бесконечно одиноким, как насекомое, плывущее на соломинке. Закрепив штурвал, я ложился спать, а «Спрей» сам шел своим курсом. В такие дни меня охватывало чувство страха, а память работала с поразительной силой. Все угрожающее, незначительное, малое и большое, удивительное и обыденное возникало и странно чередовалось в моей памяти. Страницы прошлого, позабытого, возникали передо мной и казались относящимися к иному, давно минувшему существованию. Смеющиеся и плачущие голоса рассказывали мне о том, что я слышал в различных уголках Земного шара.
Добрый вечер, госпожа Луна!
Только в штормовую погоду, когда работы было по горло, чувство одиночества покидало меня, но с наступлением штиля возвращалось вновь. Боясь разучиться говорить, я громким голосом отдавал сам себе команду по управлению судном. Ровно в полдень, когда солнце стояло в зените, я по всем морским правилам кричал: «восемь склянок!» Находясь в каюте, я спрашивал воображаемого рулевого: «Как на румбе?» или «Какой курс?» Но ответа не было, и ощущение одиночества проявлялось с новой силой. Мой голос глухо раздавался в безлюдном пространстве, и я перестал разговаривать с самим собой. Вскоре я вспомнил, что подростком любил распевать песни. Почему бы не попробовать снова, тем более что здесь я никого не буду беспокоить? Мои музыкальные способности никогда ни у кого не вызывали чувства зависти. Можете себе представить, как я развернул свое дарование сейчас, находясь в необъятной Атлантике! Достаточно было посмотреть на дельфинов, совершавших необычайные прыжки, как только раздавались мои рулады, предназначенные для волн и всего того, что в них находилось. Старые черепахи высовывали головы из воды и удивленно таращили глаза, когда я пел «Джонни Бокер» или еще что-либо в этом роде. Надо отметить, что дельфины были лучшими ценителями моего пения, чем черепахи, и прыгали значительно выше. Однажды во время исполнения мною псалма на тему о рухнувшем Вавилоне один дельфин прыгнул выше бушприта, и если бы «Спрей» шел скорее, он очутился бы на палубе. Что касается морских птиц, то они испуганно летали вокруг.
К 10 июля, после восьми дней плавания, «Спрей» находился на тысячу двести миль к востоку от мыса Сейбл*. Сто пятьдесят миль в сутки — отличный результат для маленького суденышка. Это был рекордный по расстоянию и скорости переход для «Спрея» на протяжении всего плавания.
* Мыс Сейбл, на котором стоит маяк, находится на южной оконечности о-ва Сейбл.
Вечером 14 июля, находясь в отличном по сравнению с прошлыми днями настроении, я получил возможность крикнуть «кто плывет?» На горизонте, три румба по наветренной скуле, показались мачты какой-то баркентины. Потом наступила ночь, и я плыл далее, не обращая внимания на румпель.
Дул южный ветер, и «Спрей» с закрепленными должным образом парусами шел на восток. Всю ночь «Спрей» шел отличным ходом: время от времени я выходил на палубу, но каждый раз заставал все в полном порядке. С юга продолжал дуть умеренный бриз, и наутро 15 июля «Спрей» поравнялся с баркентиной из Виго «Ла Вагиза», которая шла в родной порт из Филадельфии и уже 23 дня находилась в плавании.
На баркентине нас заметили накануне, и когда «Спрей» подошел достаточно близко, капитан бросил мне конец, по которому переправил бутылку отличного вина. Вместе с вином он прислал свою карточку — на ней значилось: Хуан Гантес. Думаю, он был милейшим человеком. Когда «Спрей» лихо проходил мимо и я захотел поговорить с ним, он так пожал плечами, что они очутились чуть ли не выше головы. Узнав через своего помощника о целях моей экспедиции и о том, что я путешествую один, он перекрестился и скрылся в каюте. Больше я его не видел, а к заходу солнца баркентина была далеко позади меня — не ближе, чем в прошлый вечер.
Жизнь становилась все менее и менее монотонной. 16 июля дул северо-западный ветер, море было спокойным, а на горизонте показался барк, и в половине третьего пополудни я уже разговаривал с ним. Этот барк из Глазго назывался «Ява» и шел из Перу в Куинстаун за распоряжениями. Старый капитан барка несколько напоминал медведя, хотя на Аляске я видел медведя, который выглядел гораздо приветливее. По крайней мере аляскинский медведь обрадовался встрече со мной, чего никак нельзя было сказать о капитане «Явы». Возможно, что мой приветственный оклик потревожил капитанский полдневный отдых, а мое маленькое суденышко, проходя мимо его большого судна, подействовало на капитана, как красная тряпка на быка, так как «Спрей» имел значительное преимущество перед большими судами в дни, когда ветер был слабым. На протяжении последних дней «Ява» еле-еле двигалась вперед, а ход «Спрея» с поднятым и надувшимся от слабого ветра гротом не оставлял желать лучшего.
— Как давно здесь нет ветра? — проревел капитан, когда «Спрей» приблизился.
— Не знаю, капитан… — рявкнул я изо всех сил. — Я только что появился в этих местах.
При этих словах находившийся на баке помощник капитана ухмыльнулся.
— Я отплыл от мыса Сейбл четырнадцать дней назад, — добавил я (в это время я находился недалеко от Азорских островов).
— Подшкипер… — рявкнул капитан. — Подшкипер!… Иди сюда и послушай, что рассказывает этот янки. Спускай флаг, подшкипер! Спускай флаг!…
И, к общему удовольствию, «Ява» капитулировала перед «Спреем».
Острое ощущение одиночества, которое я испытал вначале, исчезло. Видимо, произошло нечто таинственное, покуда я миновал полосу тумана. Я встретился с Нептуном в час его гнева, но он не нашел в моих поступках ничего оскорбительного и позволил продолжать плавание.
В судовом журнале за 18 июля имеется такая запись: «Отличная погода. Ветер юго-западный. Вокруг резвятся дельфины. В 11.30 утра встретил пароход «Олимпия» на 34°5Г западной долготы».
— Без трех минут половина двенадцатого… — прокричал капитан «Олимпии», сообщая мне долготу и время. Я был в восторге от постановки дела на «Олимпии», хотя считал, что еe капитан чересчур точен в расчетах, находясь в открытом море. Впрочем, неточности в расчетах местоположения приводят к таким катастрофам, какая случилась с «Атлантиком» и многими другими судами. А этот капитан до тонкости знал свое местоположение; это был молодой человек, но я уверен, что со временем у него будет отличный послужной список.
Вокруг парохода «Олимпия» не было ни одного дельфина — они предпочитают плавать вокруг парусников.
Берег виден!… Поутру 19 июля впереди по курсу показался таинственный купол, напоминавший серебряную гору. Берег был полностью закрыт белой блестящей дымкой, сверкавшей, на солнце, как начищенное серебро, но я был уверен, что это остров Флорес. В 4.30 пополудни «Спрей» был на его траверзе. Дымка рассеялась, и остров Флорес был передо мной. Этот остров находится в 174 милях от острова Фаяла. Несмотря на гористый берег, долгое время он не был открыт, хотя основную группу островов давно заселили.
Ранним утром 20 июля я увидел по правому борту вершины гор на острове Пику, торчащие высоко над облаками, а когда солнце разогнало туман, острова один за другим стали возникать передо мной. Плывя ближе к берегу, я смотрел на возделанные поля. «О, как прекрасна зелень полей!» Только люди, видевшие Азорские острова с палубы корабля, могут понять истинную красоту этого среднеокеанского пейзажа.
В 4.30 пополудни я отдал якорь в Фаяле, пробыв ровно восемнадцать суток в плавании от мыса Сейбл. Прежде чем «Спрей» достиг волнолома, на красивой лодке подплыл американский консул, а также молодой морской офицер, который, опасаясь за судьбу моего судна, предложил свои услуги в качестве лоцмана. У меня нет никаких сомнений в том, что молодой офицер мог великолепно командовать военным кораблем, а «Спрей» был слишком незначителен для сверкающего офицерского мундира. Как бы там ни было, но, столкнувшись едва ли не со всеми судами, находившимися в гавани, и потопив портовую баржу, «Спрей» был введен офицером в порт, получив при этом незначительные повреждения. Этот достопримечательный лоцман рассчитывал на мою благодарность, но мне оставалось неясным, почему он на нее претендовал. Не за расходы ли, которые понесло его правительство, поднимая затонувшую баржу, или за то, что он не потопил «Спрей»? Впрочем, я его великодушно простил.
