блокнотами, в которые Котс записывал свои наблюдения за действиями личного состава, показанные на учениях нормативы, а потом переводил все их на проценты. Страсть к экспериментированию жила в нем издавна. Еще командуя катером, Коте придумал свою собственную прицельную линейку, которая учитывала все особенности его маленького суденышка. И торпеды его редко проходили мимо цели.
Но были у Котса и непонятные мне странности. Так, лодочную гербовую печать он носил в брючном карманчике для часов, подцепив ее на длинном шнурке к ремню. В море он почти не бывал в своей каюте, а спал прямо на линолеуме центрального поста, подстелив себе реглан.
«В академиях вам ума не дадут!» — часто повторял он на корабельных совещаниях.
Все это я считал проявлением низкой культуры. А Вадим Мошковцев говорил о моем командире как о недоучке, случайно уцелевшем в послевоенные годы. Он даже прозвал Котса «мамонтом».
— Ну, что еще выкинул твой «мамонт»? — спрашивал он иногда.
И я охотно делился с приятелем курьезными новостями. Я даже испытывал удовольствие, злословя по адресу Котса.
Теперь мне было стыдно за то, что я кичился своим училищным «поплавком». Я понял, что не умею разбираться в людях, сужу о них поспешно, цепляясь за незначительные поступки. А ведь человек куда сложнее, чем торпедный автомат стрельбы или счетчик минных интервалов! Я решил сделать из своего открытия самые серьезные выводы.
«Детской непосредственностью своей Олежка иногда вгоняет меня в краску.
— Дядя Саша, — спросил как-то он, — теперь вы будете моим папой?
Хорошо еще, что Алена была на кухне и не слышала нашего разговора.
— А ты хочешь, чтобы я стал твоим папой? — вопросом на вопрос ответил я.
— Вы — хороший, — сказал малыш, посмотрев на меня удивительно серьезным взглядом...»
Пережитая вместе опасность сближает людей. Потому Кострова ничуть не удивляет неожиданная просьба мичмана Тятько.
— Отдайте мне матроса Лапина, товарищ командир, — говорит боцман. — Вин у ракетчиков все равно за штатом, а я из хлопца зроблю классного рулевого!
— А вы спрашивали, захочет ли он в рулевые?
— Так я ж уговорю, было б дозволение ваше.
— Не думаю, боцман, — качает головой Костров.
Он-то знает, с каким увлечением работает Генька над защитным реле от случайных прыжков напряжения. Они с Кедриным решили усовершенствовать схему, чтобы исключить возможность аварии, подобно недавней. А постановка Геньки на штат — дело ближайших дней, сразу после сдачи им зачетов на управление боевым постом.
Кострова иногда подмывает спросить у него про Ольгу. Как живет она теперь, исполнилась ли ее мечта о собственном домике с палисадником возле окон? Только не стоит ворошить прошлое. Вот и Генька это понимает, ни разу не заикнулся он о сестре, хотя наверняка с ней переписывается.
За мужество, проявленное во время боры, Костров одним приказом снял с Геньки все взыскания. А еще через пару недель в командирскую каюту заглянул сияющий замполит:
— Вы знаете, товарищ командир, Лапин подал заявление в комсомол!
— Ну и что? — маскируя невозмутимостью свое волнение, ответил Костров. — Надо принимать, чтобы ликвидировать беспартийную прослойку.
— Примем, в первом же походе соберем комсомольцев. Но это еще не все. Когда я спросил Лапина о его дальнейших планах, вы знаете, что он мне ответил? Хочу, говорит, поступать в военно-морское училище!
— Значит, получит флот толкового офицера. — В душе Костров был чуточку раздосадован, что со Столяровым, а не с ним поделился замыслами Генька. Ведь первым обо всем должен узнавать командир. Но тут же отогнал прочь мелочную ревность. — Кто дает Лапину рекомендации?
— Старшина Кедрин и матрос Рябовол из стартовой команды, — отвечает Столяров.
— Ясно. Станем стопроцентным коммунистическим экипажем, и спрашивать с нас будут больше.
— Пора брать курс на отличный корабль!
— Не рановато ли, замполит?
— В самый раз, товарищ командир.
— Надо хорошенько все взвесить, Николай Артемьевич, — перешел на неофициальный тон Костров. — Дело очень серьезное, не всякому сложившемуся экипажу под силу, а мы еще без году неделю вместе плаваем. Взять обязательство — для этого много ума не треба, как говорит боцман Тятько, а вот чтобы их выполнить, надо пошевелить мозгой...
— Штурманскую БЧ можно хоть сегодня отличной объявлять, — решительно загибает пальцы Столяров.— Радиотехническую службу так же. Только с механиками и ракетчиками придется поработать.
— Ну что ж, Николай Артемьевич, давайте посоветуемся с офицерами, с партийным и комсомольским активом.
— Согласен, товарищ командир.
В тот день у Кострова состоялся еще один разговор, но уже в кабинете контр-адмирала Мирского.
— Так! — воскликнул адмирал, пробежав глазами рапорт. — Значит, предлагаете поменять вас с Левченко местами?
— Если нет другого выхода, товарищ адмирал.
— Похвальное благородство с вашей стороны, Костров, только выглядит оно мальчишеской бравадой.
— Я вам уже говорил, что мы с Левченко однокашники по училищу и по возрасту одногодки. Подготовлен он не хуже, а может, даже лучше меня. Почему я должен быть командиром, а он старпомом?
— Любопытная логика! — неожиданно улыбается Мирский. — То же самое я могу сказать о командующем флотом. И мы с ним одного, предвоенного выпуска. Я у него даже отделенным был.
— У вас совсем другое дело, товарищ адмирал.
— Отчего же? На первых порах я и по службе его обогнал. Когда я уже лодкой командовал, он всего-навсего башней на крейсере.
— И все-таки я прошу отправить мой рапорт по инстанции, — упрямо твердил свое Костров.
— В этом теперь отпала надобность, — посерьезнев, сказал комдив. — Левченко проектируется командиром новостроящейся лодки. Со дня на день будет подписан приказ.
Из записок Кострова
Опять впереди нас надсадно сипел буксир, выводил лодку за кромку льда. Нам предстояло выполнить зачетную торпедную стрельбу. И хотя зимние стрельбы перестали быть диковинкой, нам подсадили «гуся» — посредника из штаба базы.
«Неужто роют яму под Котса?» — глядя на этого полнеющего, но моложавого капитана первого ранга, думал я.
Каперанг удивил меня тем, что не стал слоняться по отсекам и вгонять в дрожь молодых
