Дверь снова открыли. Яркий свет факела осветил сени. У самого порога лежало что-то большое, бесформенное, белое.
Не то стоны, не то всхлипывания слышались из груды смерзшейся одежды и льда. Груда вдруг зашевелилась, пытаясь приподняться, громыхая, свалилась и снова замерла. Алексей рванулся было вперед, но остановился, стараясь понять, что же случилось.
Федор, страшный, с посиневшим лицом и растрепавшейся бородой, торопясь, спотыкаясь, едва передвигая распухшие ноги, шел к сеням.
— Да Степан же это! — ни к кому не обращаясь, строго и неожиданно громко сказал он.
Подойдя к большой, беспомощной, но живой глыбе льда, Федор нагнулся, и столько нежности послышалось в его ласковых словах:
— Степушка, родной, сейчас поможем тебе… хорошо будет. Слышишь меня, Степанушка?
Он схватил могучими когда-то руками бесформенное тело, силясь поднять, но пошатнулся и упал.
Ваня заплакал. Тут Алексей, опомнившись, бросился к Федору, помогая ему подняться. Виновато смотрели добрые глаза больного богатыря на друзей. «Простите, слаб стал», — говорил его взгляд.
Степана внесли в избу. Медвежонок зарычал и, взъероша шерсть, попятился. Вид Степана был страшен. Сплошной кусок льда покрывал лицо и бороду, спускаясь сосульками на грудь. Шапка смерзлась с малицей и волнистыми волосами. Вместо ног уродливые ледяные бревна. Руки, судорожно вздрагивая, скрюченными, застывшими пальцами стучали о пол.
Наверное, первый раз в жизни Алексей растерялся. Он не знал, за что взяться, что делать, и с ужасом глядел на Степана.
— Ножом режь, срезай все догола! Скорей, не опоздать бы… не опоздать бы, — чуть слышно говорил Федор.
Точными и быстрыми движениями, словно снимая шкуру со зверя, поморы срезали со Степана окаменевшую одежду. Долго возились они, перебрасываясь короткими, отрывистыми фразами…
Наконец Степан, совсем раздетый, лежит в постели. Он слабо стонет, голос у него чужой, незнакомый. Алексей и Ваня трут ему изо всех сил ноги, руки, лицо. Постепенно на бело-омертвевшей коже проступают живые краски — кровь начинает приливать к оттаявшим членам. Лишь пальцы левой ноги да два пальца на руке по-прежнему оставались белыми и твердыми. Обмороженное, сейчас опухшее, багрово-красное тело болело все сильнее и сильнее. Степан пришел в сознание, у него жалко дрогнули губы.
— Ну-к что ж, спасибо, братцы, за жизнь, — прошептал он заплетающимся языком, — ежели… ежели… — и он поднял руки, шевеля пальцами. Посмотреть на ноги у него не хватало сил: он опять впал в забытье.
— Будет жить Степан, — торжественно произнес Федор. На следующий день Степан рассказал, как случилось несчастье.
— Спасибо, дверь открыта была, — закончил он. — В сени сумел пролезть. А не то крышка мне, с души бы снялся.
— Степан, а стучал ты как, в дверь-то?..
— Головой, Ванюха.
Ваня посмотрел на курчавую, как прежде, но побелевшую, точно снег, голову Шарапова, и ничего не сказал.
Степан выздоравливал медленно. Солнце поднималось все выше, светило ярче и ярче, прогоняя морозы, так долго терзавшие зимовщиков.
Весна… В неподвижном воздухе мягко падает мокрый снег. Повеселевший Алексей вместе с Ваней по утрам выходит на осмотр капканов и почти всегда возвращается с добычей. Свежее мясо и чистый воздух вылечили Алексея.
Однажды, румяный и бодрый после прогулки, Ваня подсел к Степану. Охотник все еще как будто не верил, что остался жив. Он часто задумывался, сосредоточенно уставившись в одну точку.
— Упорна жизнь, Ванюха… Что здесь? Лед, да снег, да камень голый. А живое плодит. Нет, видно, предела живучести земной. — Степан помолчал и, вздохнув, добавил: — Однако тяжело на грумантской земле.
— А зачем, Степан, ты сам-то на дальний промысел покрутился? Знал ведь и прежде, каково здесь…
Степан ответил не сразу:
— Интерес потому большой имел, Ванюха. Посмотреть захотелось на Русь полуночную. И во снах мне Грумант-то чудился. Старики как зачнут разговор про досельные времена, так остров-то этот всегда помянут. Не корысти ради пошел. Душа у меня такая — незнамое знать тянет. — Степан оживился, в глазах блеснули лукавые огоньки.
— Хочешь послушать, отчего норвегам на Грумант ходу нет?
Ваня только поудобнее уселся у ног Степана.
— Жил в новгородские времена в городе Коле соборный поп Варлам, — начал Степан. — Знаешь Колу, Ванюха? Та самая, про которую пословка сложена: «В Коле с одной стороны море, с другой горе, с третьей мох, с четвертой ох». Ну-к что ж, слушай дальше. Крепко любил Варлам свою попадью. А она, вишь, к другому подалась: к гостю варяжскому Фарлафону. Каждый год приходил Фарлафон на своем корабле в Колу повидать попадью. Но не все коту масленица, узнал про это Варлам, не стерпел и пришел однажды на варяжский корабль, где веселилась попадья. Варяги было отдали причалы, хотели в море уйти, но Варлам ухватился за якорь, остановил корабль, перебил всю дружину, убил и жену свою и Фарлафона. Побросав убитых варягов в воду, обрядил Варлам тело любимой жены своей и положил ее посредине корабля. Отворил он тут паруса, взял в руки правило и пошел в море. И ходит тот корабль по морю-океану и меж льды и денно и нощно. Русским мореходам от Варлама — корабельщика — помочь: не дает в обиду ни бурному морю, ни лихим людям. А варягам мутит погоду, туман на ихние корабли насылает. Так-то, Ванюха, — закончил Степан ухмыляясь. — Поп Варлам, и тот не хочет, чтоб Грумант в варяжские руки дался.
Степан устало откинулся на меховое изголбвье. Стало тихо…
Время двигалось от весны к лету. Опять начали таять снега. Опять зашумели воды. Опять на влажной земле показались яркие цветы…
Жмурясь от ласкового солнца, Степан с посошком ковылял возле избы, наслаждаясь теплом и жизнью. Он немного хромал: на ноге не хватало пальцев, их отрезал, Алексей боясь огневицы. А на левой руке вместо пальцев костяшки, обтянутые кожей. Но это пустяки, главное — жив. «Ну-к что ж, с голоду не пропаду, — думал Степан, глубоко вдыхая запахи пробудившейся земли. — Таким-то меня в любую артель возьмут… Проживу, русский человек всяко жить умеет».
Глава двадцать пятая
ОСТРОВ ТУМАНОВ
В июле Ване исполнилось четырнадцать лет. Два года, проведенные на острове, многому научили его. Ваня вырос, возмужал.
Стреляя из лука, он на пятьдесят саженей без промаха попадал в песца или крупную птицу, а олень и на сто саженей был верной его добычей. На озерах редко какой линный гусь мог уйти, от быстроногого мальчика. Бесстрашно лазая по высоким скалам птичьих базаров, он быстро набирал полные мешки яиц. Мастерски управлялся Ваня с парусом и с веслами, никогда не упуская случая «побегать» по заливу на своей «Чайке». Отец после похода на Моржовый остров стал разрешать мальчику кататься на лодке одному.
