Руки сомкнуты над головой, ноги — тоже. Их не выгнешь, ни за что не зацепишься. А любое движение лишь засасывает меня в пучину моря. Небось уже скалит зубы внизу, видя мой тыл.
Я хныкаю и трясусь, но уже не от холода, а от страха, паники. Я выбираюсь на круг, наверное, минут тридцать. Сантиметр за сантиметром. Выход к спасению обнаружился, когда я раскинул в стороны руки и ноги, чтобы стать толще и не проскользнуть в отверстие. Резина круга впилась в обожженную кожу острыми клыками, и я застонал.
Хотелось умереть.
И не хотелось умирать.
— Спаси меня, дружище, ещё раз, — шептал я Кругу. — Спаси, братишка…
Когда удалось-таки выбраться, оказалось, что солнце в зените и печёт как духовка. На горизонте лишь вода, а чего ты ещё ожидал? Оле-Лукойе припас для тебя эксклюзивный третий зонтик.
Я заплакал без слёз и застонал сквозь истерику:
— Я всех ненавижу. Я всех ненавиииижу! — Язык распух и еле ворочался. Во рту раскинулась пустыня Сахара.
У моей надежды оказалась маленькая сила воли, и она почти умерла, может, тоже от голода или жажды. Я стал плохо верить в спасение.
А потом увидел теплоход.
* * *
Солнце миновало зенит и подкрадывалось к западу, когда бледно синий силуэт теплохода замаячил на горизонте.
Сердце взволнованно бьётся. Мне дают ещё один шанс на спасение. Я слабо забил руками по воде и закри… неееет. Слова застряли в горле, и наружу вырвался хрип, который колючими лапами разорвал голову.
Я зачерпываю в ладонь воды, смачиваю губы, полощу горло, даже чуточку глотаю этой гадкой жидкости. А потом голос прорезается. Пусть слабый, но я воплю, как ненормальный.
— СПАСИТЕ! ЭЙ! Я ТУТ!
Я даже подпрыгиваю в круге. Кричу несколько минут. Теплоход не приближается. Наконец, устаю, и замираю. До меня доносится музыка, которая звучит на корабле…
(…на теплоходе музыка играет…)
Сначала я её не услышал. Значит ли это, что теплоход приблизился?
Снова кричу и кричу, и КРИЧУ. Голос срывается, горло пронзает страшная боль, которую адреналин не позволил сразу заметить. Я захожусь в кашле, прикрываю рот рукой и… на ладони замечаю кровавые брызги.
Широко раскрыв глаза, пялюсь на кровь, руки трясутся, дыхание сбивается, изо рта доносятся слабые всхлипы паники. Я объят ужасом. Я растворяюсь, распадаюсь на части в воде.
Дрожа, смотрю на горизонт, но теплоход уже растворился. Они плавают рядом со мной и не видят меня. Господи! Это возможно?
Внутри меня забилась в агонии надежда.
Хааа-хааа! Ты ещё веришь в спасение???
Никто. Никогда. Шансы равны нулю.
* * *
Я хочу есть.
Я хочу есть.
Я хочу есть.
Я хочу есть.
Я хочу есть.
Мои глаза широко раскрыты, я мерно качаюсь в Круге. Пальцы рук потирают друг друга. Потирают сильно, до боли, я хочу оторвать себе пальцы. А ещё я впервые захотел в туалет. Нет, я и вчера ходил, но по-маленькому, а теперь хочу по-большому.
Голова разболелась и налилась свинцом. Наверное, от палящего солнца. Язык, смоченный час назад, снова набух и засох. Горло пытается что-то глотать, но лишь судорожно сжимается.
Никита, ты хочешь какать.
Да, я хочу какать.
Я пытаюсь сосредоточиться на этой мысли и собираю силы. Снова сползаю с Круга, опустив в воду все тело, держась руками за бортики. И я хожу в туалет. Никакого стыда. Мне просто плевать. И, конечно, я даже не снимаю штаны. Вот если мой труп найдут без трусов, это действительно будет стыдно.
Сделав дело, я забираюсь обратно на Круг. Вряд ли в тот же момент, потому что между воспоминаниями солнце успевает пройти немалое расстояние по небосклону.
Я вдруг вспоминаю о крестике на груди — никогда не верил в Бога — и достаю его, сжимаю в ладони. Крестили меня в раннем детстве мама с папой, и с тех пор на мне медный крестик. А рядом, на той же цепочке, висит ещё и амулет в виде буквы V. Подаренный бабушкой. В честь природного бога…
Я отвожу амулет по цепочке за спину и оставляю в руке только крестик. Молитв не знаю, но шепчу то, что приходит в голову:
— Господи, спаси, помоги, вытащи меня отсюда, я не переживу ещё одной ночи…
В тот вечер Бог мне не помог.
* * *
Смерть от голода будет длиться дней тридцать, даже если вы худ. Не забывайте, что наши внутренние органы — это тоже пища. Некоторое время у вас будет болеть голова, вы потеряете вес, но потом вам станет лучше. Переварив имеющийся под кожей жир, организм начнёт поедать свои внутренние органы…
Вот, что написано в той статье, которую я видел за завтраком давным-давно. И сейчас, во сне, шевелящаяся тьма проявила воспоминание.
* * *
Когда я открываю глаза, — а это сделать оказалось сложно, ибо веки будто присохли к яблоку, — надо мной раскинулись созвездия. Ночь. Я не в состоянии пошевелиться. Холод, пробравший меня — наименьшее зло. Все мысли занимал голод. Потом жажда. Кожа горела так, будто её содрали с меня живьем.
Зачем? Зачем оно, кем бы ни было, демонстрирует во снах кадры из памяти? Тридцать дней такого мучительного состояния я не выдержу. Скорее солнце испепелит меня, и я умру от рака кожи.
Я плачу. Хотя этот процесс теперь сложно назвать плачем. Слёзы не текут, изо рта вырываются нечленораздельные звуки.
(…Оле-Лукойе раскроет над вами пёстрый зонтик, и вам будут сниться хорошие сны…)
Не нужны сны, дайте только маленький кусочек белого хлеба.
В ладони что-то шевелится, я еле-еле разжимаю сморщенные пальцы. Крестик. Я до сих пор его сжимаю. Я пытаюсь поговорить с Кругом, но бесполезно. Даже мысленно я не могу собрать и двух слов.
Крестик соскакивает с ладошки на грудь, и я смотрю на надкушенную луну. Ноздри щекочет новый неприятный запах. Он исходит от меня. Такого я не чувствовал никогда, даже если сильно потел. Запах гнилой, резкий.
Я начинаю разлагаться.
От жажды умирают быстро, так говорили на уроках ОБЖ. Три дня, и меня нет. Стойте! Всего три дня! Три дня!!! И завтра меня не будет!!!
Ура!
Ура!!!
И всё.
Больше ничего из той ночи я не помню. Ни одной минуты. И снов не снилось, только размытая шевелящаяся тьма и полустёртый облик незнакомой мне девочки, которая зачастила в мои галлюциногенные сны. Но она всегда спала, не произнося ни слова.
В себя я пришёл уже после восхода. Я смотрел на тусклое весёлое солнце, восходящее на горизонте. Мой последний восход. Сегодня я умру.
* * *
В статье были правы. Мне стало лучше, будто открылось второе дыхание. Исчез озноб, остались лишь плохой запах, сгоревшая кожа и жажда. Даже чувство голода притупилось и вернулись связанные мысли, только язык всё ещё не ворочался, распухшим кульком застряв между горлом и зубами.
