«Ничего, – оборвал свои мечтания Степан. – На самом деле, слава богу, что ноги унесли. Цвели бы сейчас и колосились на лугу. Или покачивали ветвями. Нет уж! Мы не такие! Не на тех напала, добрая фея!»
Он был несказанно горд за своих товарищей. За тех, кто остался человеком, кто имел возможность выбора и предпочел жизнь, исполненную опасностей. За тех, кто теперь стоял с ним рядом, плечом к плечу. Ему хотелось обнять и расцеловать их всех, даже Ипата с Агафоном, потому что по большому счету все они прошли свое самое главное испытание – испытание на стойкость и волю к жизни. Даже точнее: волю к жизни и волю к смерти. Ведь, выбирая жизнь, они вместе с нею выбрали и смерть – одно без другого не бывает.
Уже оказавшись на борту своего корабля, они обменялись соображениями по поводу того, что с ними случилось. Только со Степаном фея Эйоле разговаривала лично. Остальные как бы постепенно уснули, то есть впали в некую дрему, во время которой каждый получил соответствующее предложение. Каждому представилась возможность сделать выбор.
– Расстаться со своей силой, с духами предков, с животными своего тотема? – сказал Лаврентий. – И все это ради того, чтобы превратиться в ничто? В траву или в дерево? Да ни за что на свете. Или я не карельский колдун?
– Я мог стать приором монастыря Святого Якоба, – заявил Альберт фон Хузен. – Это один из самых богатых монастырей в южной Баварии. И я отказался от этого, потому что хочу стать рыцарем и обогатиться. Обогатившись, я смогу делать все, чего пожелаю.
Он не сказал, что желает в жизни только одного – поиметь не меньше ста женщин, и в этом случае будет считать свою жизнь удавшейся. Впрочем, уже успев немного узнать Альберта, все и так догадывались о его сокровенном желании.
– Если бы я мечтал о покое, то уж лучше стал бы монахом, а не бессловесным деревом, – сказал Альберт напоследок.
Чернокожий М-Твали никак не комментировал свое решение остаться человеком, но так нежно поглаживал бронзовый ствол самой крупной пушки, что ни у кого не оставалось сомнений: он отклонит любое предложение, не связанное с возможностью стрелять…
Ингрид тоже молчала, но хищные и вместе с тем ласковые взгляды, которые она бросала на Лаврентия, ясно свидетельствовали о том, что ее интересы имеют сугубо человеческий характер.
За то время, пока команда в полном составе перетаскивала на борт корабля оружие и имущество, Ингрид успела приготовить обед. Едва люди ушли с острова и вновь ступили на палубу брига, голод вспыхнул в них со всей силой. Сейчас очень понадобился копченый окорок, захваченный с хутора Хявисте и круглые хлебы, испеченные в дорогу супругой Лембита и ненасытной Сальме.
– Поднять паруса! – скомандовал Степан. – Средний на грот-мачте и нижний – на фок. Будем делать разворот и выходить из бухты. Оденьтесь потеплее!
Ясно было, что стоит кораблю отойти от острова Ихме, как сам остров исчезнет – такое моряки уже видели однажды. А вместе с островом исчезнет и его собственный климат, вновь наступит суровая поздняя осень.
«Святая Дева» медленно поворачивалась, разгоняя мелкую рябь на воде и устремляясь к выходу в открытое море. Когда нос корабля миновал узкое горлышко бухты, солнце сразу закрылось тучами. Налетел ледяной ветер, и в лицо Степану, стоявшему у штурвала, ударили хлопья мокрого снега. Море слегка штормило, и корабль раскачивался на волне, но, послушный парусам, упрямо набирал ход.
– Куда мы теперь? – спросил Франц, рассматривая свои ладони, на которых после манипуляций с парусным канатом уже начали вздуваться волдыри. – В Новый Свет?
– Пока еще нет, – ответил поморский капитан, принимая из рук Ингрид астролябию, с которой уже научился управляться. – Сначала – на юг. Нам нужно попасть в Средиземное море, а там мы поищем остров Родос. Нас ждет там одна девушка – ей очень нужна помощь.
Так называемая саксонская миля – принятая в средневековых германских землях мера длины, равная примерно 9 километрам.
