Не спрашивая, Рафа ставит передо мной на оцинкованную стойку тарелку крупной — почти в ладонь — жареной хамсы и винный кувшин. «Какая паскудная погода», — говорит без возмущения. И ты усаживаешься, отпиваешь глоток вина, берешь рукой рыбешку и начинаешь ее есть с головы, стараясь, чтобы она не закапала тебя жиром, покуда от нее не остается только обсосанный скелетик. И внезапно этот вкус — острый вкус свежевыловленной рыбы, изжаренной на раскаленной решетке с каплей оливкового масла, — ее мясистая плоть, и эта липнущая к пальцам обожженная кожица — прежде чем взяться за кувшин и еще раз отпить вина, обтираешь пальцы бумажной салфеткой с изображением якоря и названием бара, — отзывается в тебе эхом старых воспоминаний, запавших в душу вкусов и ароматов этого моря, такого сегодня тусклого и подернутого серым, и вот ты вспоминаешь, как золотилась рыба на углях, как неподвижны были вытащенные на песок лодки, как густо краснело вино, как вдалеке на сияющем синем фоне белели одинокие паруса. Эти видения так властно обступают тебя, завладевают тобой, словно кто-то отдернул завесу с твоих воспоминаний и знакомые картины снова оказались перед глазами, такие же четкие, как прежде. И ты вдруг понимаешь, что тоска, плачущая сейчас в твоем сердце, — это просто случайность, крохотный узелок на ткани безбрежного времени и бесконечного моря, и на самом деле все продолжается, несмотря на аферы, на глупость, на беспамятство, на варварство, на грязную и унылую тьму. И у хамсы и сардин, изжаренных Рафой, — прежний вкус, знакомый еще тем, кто девять или десять тысяч лет назад плыл по этому морю — колыбели нас прошлых и нас сегодняшних. Купцам, перевозившим вино, оливковое масло, виноградную лозу, мрамор, свинец, серебро, слова и алфавит. Воинам, прятавшимся в деревянных конях, бравшим города и тут же, если удавалось выжить, возвращавшимся на Итаку под обезбоженным ясностью их ума небом. Предкам, что родились, сражались и умерли, намертво уяснив правила, почерпнутые у этого мудрого и бесстрастного моря. В такой день, как сегодня, меня утешает мысль о том, что старая моя родина продолжает жить по ту сторону дождя.
Патруль в Индийском океане
Издательские правила заставляют меня написать эти несколько страниц за две недели до публикации. Я должен об этом сказать, поскольку существует шанс — бесконечно малый, но все же, — что к тому моменту, как вы приступите к чтению этих строк, силы испанских ВМФ, направленные в Индийский океан, вдребезги разнесут всю флотилию сомалийских пиратов или что неумолимое Министерство обороны даст зеленый свет морпехам, и они — тыдыщ, тыдыщ, тыдыщ — ворвутся к засранцам, всыплют им по первое число, вот вам выкуп, вот вам, вот вам — и героически освободят испанских или иностранных заложников. Сказать по правде, я не больно-то в это верю. С этим вот тыдыщ-тыдыщ никак нельзя к чужим людям, особенно если они негры, к тому же недокормленные, пусть бы и с «калашом» наперевес, — только попробуйте, и сразу узнаете, что о вас скажет пресса, правозащитники и звезды испанского кино. С другой стороны, никогда не знаешь наверняка.
Сегодня мне хочется поговорить об одной фотографии. На ней представитель Минобороны госпожа Чакон снята с парламентскими спикерами — господином Анасагасти, госпожой Розой Диес и какими-то еще отцами (и матерями) родины: их всех пригласили прогуляться по Индийскому океану на фрегате «Нумансия», принимающем, как вы знаете, участие в международной операции по охране или поддержке коммерческого судоходства. Спикеры — как мужского, так и женска полу — улыбаются с таким блаженным видом, словно хор матросиков только что им спел «Солдаты без флага / солдаты любви», они чрезвычайно довольны тем, что могут продемонстрировать Африканскому Рогу свою твердость и личное участие в операции. С Испанией шутки плохи, гадкие пираты! Мы объединились, как ром с кокосовым молоком, дабы поддержать боевой дух в наших доблестных воинах. Так что поосторожнее с нами. И так далее в том же роде. Нет никаких сомнений — увидев это в теленовостях, семьи наших моряков и рыбаков перестанут наконец тревожиться и спокойно уснут. Как младенцы. Наша Армада не дремлет, и наши политики ее поддерживают. Те, кому следует, наблюдают за примененьем военной силы, когда жизни заложников и террористов не угрожает опасность. Или что-то в этом роде. Пусть-ка теперь какой-нибудь пират осмелится напасть.
Я должен кое в чем признаться, хотя, пожалуй, и не следовало бы. И все же — признаюсь. Я отдал бы полнейшую коллекцию первых изданий Корто Мальтезе — еще черно-белую, издательства «Кастерман» — за то, чтоб в ту секунду, когда из фотоаппарата вылетела птичка, в кадре бы появилась дюжина сомалийских пиратов, решивших, в свою очередь, присоединиться к общему веселью. Я получаю огромное удовольствие, даже просто представляя это — как подплывают на своем каюке все эти Исы и Мохамеды и вваливаются на палубу, покуда все застыли перед фотографом. Здрасте, как поживаете. Это мой зять, это мой двоюродный братец. А тот, с гранатометом, мой тесть. И сейчас вы нам выложите двадцать мильёнов новенькими купюрами. Если вас не затруднит. И скажите вон той очкастой блондинке с зубами, чтоб немедленно перестала, мать ее, звонить по мобильнику и села смирно.
И сразу — штаб. Срочное кризисное заседание в Монклоа. Кофе и эксперты. Президент Сапатеро звонит Обаме спросить, что бы тот предпринял в подобном случае, а Обама ему, он, мол, уже предпринял, и успешно — ничего гадам не платить, а порвать их в клочья. Это волюнтаризм! — заявляет Сапатеро. Недостойный первого цветного афроамериканского президента. Тут встревает Саркози: вы со своими наемными убийцами мне тут всю лавочку разнесете. У нас, дружок, Альянс Цивилизаций. Мы тут главные. К тому же насилие, чтоб ты знал, вызывает только насилие. Пиратство уже идет на убыль, вот-вот захлебнется, месячишко-другой — и все, и мое правительство уже принимает меры, чтобы, когда тут не останется ни одного пирата, Испания была готова превратить нынешнюю историю в голливудскую. Так что не встревай, парень.
И наконец, та-да-да-да! — развязка. С первыми лучами солнца и дуновеньем левантинца, после жарких и энергичных переговоров при посредничестве посольства Каталонии в Могадишо министр Моратинос объявит об очередной беспрецедентной дипломатической и гуманитарной победе. «В рекордное время, — скажет он, — мы быстро и решительно заплатили требуемый выкуп, хоть нам и нелегко пришлось со всеми этими банковскими переводами, расписанием работы банков и прочим. Что касается того, о чем на самом деле сейчас беспокоятся все испанцы, — как себя чувствуют пираты, я могу заверить, что все они пребывают в добром здравии, за исключением одного. Он потерял равновесие, пытаясь украсть часы у господина Анасагасти, и теперь пальчик у него бо-бо. Госпожа министр обороны зафрахтовала самолет, чтобы перевезти пострадавшего в Мадрид, лично держала над ним капельницу с физиологическим раствором, и мы все убеждены, что он вскоре поправится. К сожалению, в рискованных военных операциях осложнения такого рода неизбежны. С другой стороны, первый капрал морской пехоты Маноло Гомес Каскахо, предложивший поджарить пиратов из автоматов, получил от Министерства обороны серьезное предупреждение и будет направлен на Чафаринас производить перепись тюленей. За то, что он такой фашист и хотел убивать негров».
